Наталия Лафицкая - Анатомия зависти

«Люди, нарушающие требования нравственности по бесхарактерности, действуют под влиянием мимолетного настроения и окружающих людей. Сегодня такой человек хороший, а завтра, попав в другую компанию, – плохой. Бесхарактерный человек легко изменит, солжет, разболтает доверенную тайну, бросит начатое дело и т. п.» [4] Там же. С. 101. . По мнению известного в XIX веке обществоведа, зависть имеет все шансы укорениться в среде людей из третьего и четвертого разрядов.

Вот что пишет Н. В. Соколовский в заключении к своей статье: «С каждой победой над злом воля укрепляется, а с укреплением воли дальнейшая борьба становится плодотворнее и легче. Позволю напомнить читателю мудрый совет Сократа „Познай самого себя“ и другой мудрый совет Пифагора „Да не смежит сон очей твоих, прежде чем ты трижды не перечислил деяния дня. Куда направлялись шаги твои? Что наиболее пригодного совершил ты для себя? Какого доброго дела не исполнил? И, подведя итог, сотри дурное с душевным сокрушением и радуйся добру“». Когда знаешь свои недостатки и слабости, когда анализируешь свое поведение и можешь к нему отнестись критически, намного проще справляться с теми негативными чертами, которые мешают жить. В том числе и с завистью.

Немецкий просветитель XVIII века Гердер в сочинении «Идеи к философии истории», оказавшем большое влияние на взгляды А. Радищева, писал: «Странно поражает нас, что из всех обитателей Земли человек далее всего от достижения цели своего предназначения» [6] Гердер И. Г. Идеи к философии истории человека. М., 1977. С. 140. .

Человек в своих антропологических, философских, социальных, психологических, исторических гранях – существо далеко не совершенное, в определенном смысле «кризисное». Вместе с тем существуют идеал и цель высшего, духовного Человека, тот идеал, который и движет им в стремлении превозмочь собственную природу. И отношения между этой реальностью и этим идеалом весьма сложны. Породив разум как орудие своего дальнейшего развития, но орудие, наделенное свободой (к тому же вложенной в противоречивое, смертное творение), эволюция словно пошла на риск. Свобода – это и свобода говорить не только «да» сознательному преобразованию мира, но и «нет», вплоть до решительного и окончательного «нет» самой эволюции. В наше время этот момент балансирования стоит особенно остро. «Возникла реальная опасность родового самоубийства человечества, а с ним и жизни вообще. Ответственность разумных существ значительно больше, чем они могут это представить: в своем „падении“ мы увлечем за собой и всю космическую эволюцию, магистраль которой проходит через жизнь и сознание; своим малодушным, „демоническим“ выбором можем обречь на неудачу весь космогенез. Универсум без нашего совокупного созидательного усилия в деле его творческого одухотворения обернется абсурдом» [7] Моисеев Н. Н. Заслон Средневековью. М., 2003. С. 170. .

Мы не хотим стоять в стороне от того, что происходит в наших душах, в нашем обществе. Любой ученый, да и просто думающий человек, не может остаться равнодушным и бесстрастным. Мы все должны брать на себя ответственность за происходящее с нами, за то, что происходит в обществе, в котором мы живем. Особенно, если учесть, что «мы живем на рубеже, когда потенция присваивающих цивилизаций, родившихся на заре голоцена, уже близка к исчерпанию, а может быть, и полностью исчерпана. Для того чтобы человечество было способно развиваться и дальше и даже просто сохранить себя в составе биосферы, нам нужны новые и пока никому не известные „парадигмы бытия“» [8] Там же. С. 95. . И наше исследование является именно такой попыткой. Попыткой выяснить, как нам сделать лучше мир вокруг нас. Он несовершенен, наш мир, но другого мира у нас нет.

Мы попробуем рассмотреть, проанализировать и, возможно, понять, что такое зависть («Как много мы знаем, и как мало мы понимаем» – знаменитые слова А. Эйнштейна). Почему зависть, могут нас спросить? На наш взгляд, это интереснейшая из страстей. И вот почему. Так получилось, что эта страсть (эмоция, чувство), пожалуй, единственная, которая является однозначно отрицательной. Близкая к ней по эмоциональной напряженности и побуждению к действию ревность, всегда предполагает наличие любви (привязанности, страсти). А там, где любовь, люди предпочитают если не молчать, то не так уж громко хулить ревнивца, а то и вовсе сочувствовать ему. Мы все помним бессмертного Отелло. Кто главная фигура, к кому прикованы наше внимание и сочувствие? К мавру. К человеку, задушившему свою молодую нежную жену. Мы можем вспомнить «Маскарад» М. Лермонтова. Опять ревнивый муж убивает жену, а нам его жаль, мы, читая, сочувствуем Владимиру Арбенину. Своего рода психологическая перверсия.

Следующая близкая к зависти эмоция – жадность. Но ее также можно трактовать в положительном аспекте. «Жадный до работы» – слышим мы, и перед нами встает образ этакого трудолюбивого парня, у которого нет времени для всякой ерунды. Жадный может быть скуповатым, скопидомом, бережливым. А это уже просто замечательно. Жадный – экономный, он копит, а следовательно, преумножает, созидает. Своего рода акт творчества. А вот зависть иная. Нельзя ее перевернуть ни в какую сторону со знаком плюс. Абсолютное зло. И этим она притягивает. И отпугивает. И каждый человек боится, что вдруг и он завистлив. А это уже и беда, и горе, и безысходность. Это не Кунсткамера: вошел, подивился, брезгливо поморщился и вышел.

Если это внутри, то это внутри. Врастет в душу, как опухоль, как «чернота душевная», и «соки все брызжущие высосет». Но любой абсолют абсолютом не является. В этом-то и есть величие бытия. В этом и есть свобода воли, а, следовательно, свобода выбора. Основная трансцендентальная составляющая нашей жизни.

Если посмотреть на феномен зависти без эмоционального восприятия, убрав ряд ассоциаций и личных неприятных воспоминаний, то мы без труда увидим, что ряд «зависть – действие – разрушение», можно понять несколько по-другому. Разрушение – это созидание наоборот. Коль скоро не могу создать (любить) прекрасное, то могу ужасным образом прекрасное разрушить. Более того, зависть одухотворена, ибо «нет страсти в бездушии» (Тертуллиан). А зависть вполне страсть. Парадокс? Абсурд? А это уж как вы хотите.

Ничего не имело значения. После выдоха не было вдоха. Терпимо, хотя грудь болела. Еще болело сердце, но оно болело всегда. Луна светила, дул ветер и в природе все было как обычно. Свой запас боли, добра, безразличия. «Начало и конец един». В чем един? В одиночестве? В неизбежности? В невозможности повлиять? Он попробовал пошевелиться. Удалось. Потом он сел. Стало лучше. «Хочу танцевать, есть и заниматься любовью». Скажешь тоже. Красная Рожа довольно вытянулась. Она частенько составляла ему компанию. Появлялась внезапно, а исчезала, как Чеширский кот. «Рояль безумно, зло хохочет, придумывая, что сказать…», знакомые забытые слова, знакомая забытая мелодия, «села центром я на гвоздь, прорвала себя насквозь, авось выживу». А это что? Гимн сидящего на колу? Жизнь уходила. Или проходила мимо. «Сколько же мне лет», – подумалось ему. Красная Рожа хихикнула: «Твои года – твое богатство». Пошлость какая-то, захотелось сказать ему, но Красная Рожа вдруг сделалась злобной, большой и прыгнула ему на грудь: удавлю, как козявку, загрохотало прямо в уши. Он закрыл глаза. Но все равно все видел. Видел облака, месяц, круглый пушистый снег, падающий вниз, нежный, веселый ручей, уходящий вдаль поезд. Красная Рожа слезла с него и растворилась в сумерках. Он попытался вздохнуть, но вдоха опять не получилось. Удивительно. Нереальность и хрупкость бытия. Китайские гравюры, бусы из янтаря, звуки домбры. Когда это было? Еще была женщина. Он смутно помнил ее. Как в тумане. Сначала появился запах: терпкий, восточный, но очень приятный, затем волосы… какие были волосы? Как мед, да, как темный мед. На ощупь густые, шелковистые. Он сильно поранил ими руку. Затем глаза… Большие, желто-зеленые, очень блестящие. Их было два, потом, когда он перестал ее бить, смотреть мог только один. Он не хотел ломать такую красоту. Да-да, он вспомнил: женщина была удивительно, необыкновенно красива. Таких сейчас не делают.