Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств

После того, как мы уже раздались вширь и стали длиннее, увеличив всевозможными способами геометрические измерения нашего тела, мы стараемся расширить и наши движения; пальцы, насколько можно, раздвигаются один от другого и описывают круги; ноги также стремятся отойти, в сторону от туловища; часто мы захватываем с собой какой-нибудь объемистый предмет – плед, портфель или книги, лишь бы еще более увеличить размеры своих членов и вообще расширить горизонт нашей надутой особы. Есть особый характерный способ размахивания в воздухе носовым платком, по которому в девяноста случаях на сто можно отличить заносчивого человека.

Последней границей такого увеличения в длину и ширину, этой надутости во всех направлениях, является пыхтение, которое происходит в силу того, что дыхательные движения задерживаются для надувания щек и для придания голосу звучности; надо же воздуху, наконец, выйти, и он вырывается с шумом, который между прочим служит и тому, чтобы обратили на нас внимание.

По той же причине надменные люди вообще говорят громко, часто восклицают, пользуясь всеми средствами, чтобы произвести побольше шуму.

Надутому гордецу нельзя обойтись без того, чтобы не выказывать презрения к кому-либо или чему-либо, или даже пренебрежения ко всему человечеству; в оживленной мимике, внушаемой этим чувством, всегда замечается известный оттенок презрительной улыбки – иронической, язвительной или просто надменной. Надменная улыбка отличается от других видов выдвижением вперед нижней губы. Мышца, служащая для этого движения, справедливо носит название мышцы гордости (muscitlus superbus).

Слезы могут быть выражением внутренней радости тщеславия или удовлетворенной гордости, хотя это случается редко; более обычное явление – смех, и при закрытых дверях смех этот может показаться даже наивным, добродушным и шумным; иногда он сопровождается явлениями какого-то бреда, восторженности, конвульсии. Мы уже неоднократно повторяли, что все вообще выражения, раз они достигают крайних степеней своего развития, делаются между собою сходными и незаметно сливаются друг с другом.

Даже каучуковые шары не остаются вечно надутыми, а павлин, индюк и человек тем более не могут беспрерывно удерживать всю свою напыщенность. Но легкий и постоянный оттенок ее служит самым обыкновенным выражением надменности и придает лицу своеобразный и стойкий отпечаток.

Мимика всегда остается одна и та же, но выступает слабее и менее отчетливо, так что соответствующая мышцы привыкают постоянно находиться в состоянии умеренного напряжения. Даже во время сна такое лицо может сказать смотрящим на него, что самолюбие в нем бодрствует.

В научных сочинениях слово надменность или гордость употребляется в самом общем смысле, и здесь не место входить в филологически разбор синонимов названия этой могучей аффективной силы, этого смертного греха. Для нас достаточно, если слово выражает вполне определенно и ясно для всех известное понятие.

Синонимические и родственные с надменностью чувства имеют определенные названия, и каждое из них выражается различной мимикой. Мы пересмотрим их кратко.

Чувство собственного достоинства, чувство чести, благородная гордость представляют собою прекрасные и самые возвышенные формы гордости вообще. Это далеко не пороки, а настоящие добродетели. Чувство чести и собственного достоинства выражаются мимикою скорее отрицательной, чем положительной. Часто уже серьезная сдержанность и энергическая поза служат наглядным выражением психических сил высшего порядка. Чувство гордости уже нахфавляет наш путь между пороком и добродетелью; мимика становится более воинственной, более решительной. В книге Дарвина (О выражении волнений) фиг. 1-я в таблице VII могла бы одинаково хорошо выражать как чувство презрения, так и движение гордости, возмущенной постыдным предложением.

Привычка повелевать, к которой всегда присоединяется известная доля гордости и даже надменности, придает многим генералам, князьям и государям особенный взгляд и властное выражение, которые очень трудно поддаются определенно, но бросаются в глаза всякому, даже самому заурядному наблюдателю.

Все мы помним тот взгляд, полный величия и авторитета, какой светился в глазах короля Виктора-Эммануила; такая же своеобразная черта разительно выступает и у короля Гумберта. Восемьсот лет царствования, конечно, должны были оставить в фамильных чертах такой след, который далеко не каждым может быть усвоен по желанию. Аристократизм – одно из самых естественных проявлений в истории человечества, и демократы, отрицая самые элементарные законы наследственности и человеческой природы, заставляют историю идти назад, вместо того, чтобы подвигать ее вперед. Аристократические манеры всегда представляют собою нечто наследственное в области мимических явлений и недоступное простому усвоению.

Тщеславие – одна из наиболее характерных форм надменности; оно состоит в самообольщении собственной красотою, роскошным образом жизни, богатством или изяществом покроя костюмов. Это – ничтожная гордость, прилагаемая к малым вещам маленькими людьми. Мужчины, всегда высокомерные по отношению к женщинам, желали бы сделать гордость и честолюбие привилегией сильного пола, а тщеславие предоставить слабому полу. В этом, как и во всем прочем, они захватывают себе львиную долю, совершенно забывая о том, что разница в наклонностях зависит не от пола, а от различия характеров и от степени возвышенности идеи. Много найдется самцов, очень и очень тщеславных, но есть также и женщины, способные к гордости и честолюбию. Я знаю одного прекрасного человека, который показал себя на поле битвы храбрым солдатом, а в настоящее время это хороший писатель, которому, однако же, никогда не удавалось сделаться заметным оратором в палате. Во время своих речей он всегда смотрел на трибуну, занятую дамами и больше всего был занят известной округленной жестикуляцией своей правой руки, что сообщало блеск изящной его наружности, попеременно закрывая и открывая безукоризненный профиль его лица. Но эта кокетливая мимика отнимала всю силу у его мысли, и речь его не имела за собой ни убедительности, ни силы действия, ни нервозности одушевления. Конечное Бальзак присудил бы ему за такое округленное движение руки Монтионовскую премию, подобно тому как он ее назначил однажды за грациозное движение юбками.

Мимика тщеславия скудна, мало экспансивна, но богата сдержанными улыбками, скрытым самодовольством и затаенным коварством. Живописцы и поэты всех времен постоянно изображали тщеславных с зеркалом, потому что именно перед зеркалом красивая и занятая своею наружностью особа (заметьте, я говорю – особа, а не женщина) может вполне предаваться мимике самовосхищения.