Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств

Какие мы, однако, жалкие существа, если отсутствие нескольких прядей волос на голове женщины может быть достаточно, чтобы лишить ее любви; если отсутствие нескольких сантиметров волос на подбородке мужчины может быть достаточно, чтобы усомниться в его достоинстве, силе, мужественности! Никогда более ничтожной вещи не придавали большего значения и важности; никогда ни в чем не сосредоточивалось столько волшебства и могущества, как в волосе, который отделенный от тела, отбрасывается как никуда негодная дрянь; никогда в человеческой натуре не сказался больший контраст между силой и слабостью, никогда на такой малой поверхности не поместилось столько предрассудков, столько парадоксов; никогда в такой короткий промежуток времени не создалась такая история!

О, загадочный и чудодейственный волос! Сегодня ты украшаешь голову девицы, вызываешь зависть у целого поколения женщин, восторг у толпы обожателей и служишь магнитом для тысяч скрытных, но жгучих поцелуев; завтра же, упав на пол, красивый, светящийся, эластичный, как вчера, ты принадлежишь уже к изгою, к которому никто не захочет прикоснуться. Вчера – лучший алмаз в короне красоты, ты сегодня валяешься в куче навоза.

Волосы человека вполне заслуживают того, чтобы на них остановились довольно подробно, но мы должны ограничиться лишь несколькими гигиеническими и нравственными советами.

Глаза – зеркало души; на губах может сконцентрироваться столько красоты, что она в состоянии убить или спасти человека; на челе может блистать ум, делающий человека Богом; подбородок может выражать безграничную доброту и кротость; тело своими движениями может говорить нам о силе или о любви; но волос, который не говорит, не движется и который даже лишен чувства, может в сто крат увеличить всякую другую красоту и может в своих бесконечных лабиринтах скрывать столько поэзии, какую только человек в состоянии прочувствовать, а поэт создать.

Послушный тысячам капризов фантазии, подчиняясь самым смелым желаниям вкуса, он до бесконечности разнообразит эстетические комбинации черт лица, на котором создает каждый час новые красоты, делая из одного лица сто портретов и из одного вида красоты тысячу. Он – живая материя, послушно подчиняющаяся воле, вкусу, искусству каждого; и кажется, будто вдоль прядей этой материи течет волна теплоты, страсти, даже мысли, течет тихо и беспрерывно, подобно водам вечной реки.

Греция, первая и величайшая жрица прекрасного, создала целую поэзию волос. Она приписывает Гомеру и Юпитеру, Богу поэзии и Богу творчества, львиные гривы; Фебу золотистые волосы; а Венере она не дала другого покрывала, кроме ее длинных волос. Наконец и музы также обладали красивыми волосами: Kαλλιχομαι.

Две божественные вещи: сила мужчины и красота женщины получили олицетворение в волосах. Юпитер потряхивает гривой и приводит этим в трепет весь Олимп; Ахиллес в разгаре битвы дает развиваться своим густым и страшным волосам, окаймляющие лицо его огненным ореолом. Все Венеры древнего мира имели длинные волосы, и если в Риме когда-нибудь существовала лысая Венера, то это было тогда, когда римские женщины, чтобы совершить величайшую жертву для родины, сбрили свои волосы, чтобы вооружить ими самострелы для защиты Капитолия, осаждаемого галлами.

Поклонение волосам было почти божественное. Троян, лучший из римских императоров, почтя неимевший по честности характера других соперников, кроме Тита, сохранил в истории прозвище Crinitus (Волосатый), так роскошны были его волосы. Спартанцы перед сражением с большой любовью причесывались, чтобы прилично явиться в мир мертвых.

Бритье головы считалось позором. Греки брили своих рабов, подобно тому как современные цивилизованные люди метили их раскаленным железом. Римляне обязывали к плешивости побежденных и доставили этот позор галлам, бретонцам, лигурийцам. У германцев неверной жене обрезали волосы, считая это величайшим наказанием за величайшее преступление.

Естественная лысина всегда считалась большим несчастьем. Цезарь постоянно стыдился своей безволосой головы, а Светоний описывает нам те средства, которыми пользовался величайший гений древнего мира, чтобы скрыть свою лысину от других [99].

Лысый Домициан однажды сурово наказал человека, надругавшегося над плешивым, а Агафокл, тиран Сицилии, покрыл голову миртовой короной, чтобы скрыть свою лысину.

В Библии волосы занимают не менее почетное место, чем у греков и у римлян. Иегова ниспосылает плешивость на ассирийского царя, как символ позора; Эсаул предсказывает ее моабитам, как страшное наказание, а Иезекииль призывает ее, как проклятие, на голову сирийцев. Наконец св. Елисей, преследуемый детьми, издевавшимися над его плешивой головой, теряет терпение и святость и бросает их на растерзание диким животным.

У греков и римлян голова детей считалась священной, ножницы не касались ее до того возраста, когда надетая тога и постриженные волосы превращали ангела невинности в человека, осужденного на труд и способного на преступление.

Ora puer, prima signans intonsa juventa.

И эта жертва невинности и красоты была посвящена богам. В Афинах Аполлон получал эту дань, а в Риме священное дерево, capillata. А в настоящее время сколько женщин можно встретить во всех странах всего мира, на груди которых блестит золотое святилище, где хранится клок волос. Разве любовь и религия не посвятили волосам длинной и благочестивой истории? Весталка, срезывая волосы, становилась жрицей, почти божественным существом; и современная монахиня с последним взмахом ножниц, лишающим ее лучшего украшения природы, чувствует, что последнее звено, связывавшее ее с миром, навсегда для нее разрушено. Кто не знает, что отнять у женщины волосы, значит притупить конец у одной из самых острых стрел амура? Находясь в присутствии монахини, я вспоминаю Теокрита, описывающего амуров, которые, оплакивая смерть Адониса, срезали себе волосы; вспоминаю Ахиллеса, который, стоя перед костром Патрокла, срезывает свою величавую гриву и бросает ее в пламя, пожирающее тело его друга.

Вспоминаю также про печаль целой нации. Вспоминаю Грецию, где все граждане, оплакивая своего поэта Алцея, побрили часть головы сзади. Даже солдаты Аттилы побрили себе головы после смерти своего короля и вождя, а Иеремия выражает самое горькое отчаяние возгласом: «Tonde capillum tuum et abjice»! (Постриги свои волосы и отбрось их прочь.)

Меняются обычаи, меняются языки, беспрерывное течение времени видоизменяет людей и вещи. Но еще теперь, спустя столько веков, возглас Иеремии сохранил свою справедливость, потому что вырывание волос служит выражением самых раздирающих страданий, какие может испытывать человеческая душа. Терзаемые какой-нибудь внутренней бурей, мы отрываем от себя единственную часть нашего тела, которая есть более чем платье, но не есть еще плоть наша. Вырывание волос немного менее самоубийства или почти самоубийство. Tonde capillum tuum et abjice!