Паоло Мантегацца - Физиология наслаждений

Патологическое наслаждение начинается только там, где съедаемое вещество вовсе не придает питательности человеческому телу. Люди, склонные к истерике, грызущие с восхищением кусочки угля, или личности, наслаждающиеся втихомолку роскошным лакомством золы, земли, извести и т. п., утешаются удовольствиями вполне морбидного свойства. У меня есть знакомый, вовсе лишенный обоняния и почти совсем не ведающий ощущений вкуса; он чувствует ощущение сладости и потому держит всегда перед собой блюдце с мелким сахаром, которым и посыпает усердно всякое кушанье – от супа и говядины до сосисок.

Глава VIII. О некоторых увеселениях, основанных на наслаждениях чувства вкуса. Философия гастрономии

Животное вкушает пищу, когда оно голодно и находит корм; ощущаемое же им удовольствие соизмеряется со степенью его аппетита и со свойством вкушаемой им снеди. Но человек, сумевший разнообразить до бесконечности удовольствия вкуса при содействии гастрономического искусства, умудрился еще распределять часы своего питания так, чтобы они доставляли ему как можно более наслаждений, не мешая притом порядку его занятий.

Наиболее близкая к животному миру часть человечества ест, не соблюдая при этом ни времени, ни меры. Но человек образованный строго придерживается часов, назначенных для питания, распределяя их скорее ради сбережения деятельности своих мозгов, чем ради требования желудка. Время вкушения пищи изменяется в силу национальных привычек, в силу общественных условий и по вкусу каждого; наиболее обычная для людей процедура гастрономических удовольствий обусловливается распределением дня на завтрак, обед, полдник и ужин. Каждая подобная трапеза обусловливается свойственными ей законами, имеет особенное выражение, которое могло бы стать предметом отдельной физиологии. Набросим здесь легкий очерк, посвященный особенностям каждой.

Первая трапеза дня – завтрак, к которому приближаются с чувством девственного, вполне отдохнувшего за ночь аппетита. Обычная неумеренность и капризы избалованного желудка лишают многих людей наслаждений, присущих завтраку. Но дети и те из юношей, которые, будучи уже в совершенных летах, умели сохранить желудок в неиспорченности первого возраста, чувствуют, о пробуждении настоятельную потребность в пище и приступают к завтраку с улыбкой на лице, весело потирая от ожидания руки. Разум, однако, умеряет эти желудочные побуждения, требуя, чтобы временем, употребленным на питание, не был наносим вред предстоящим каждому занятиям дня, и вот почему едят за завтраком вообще немного, спеша утолить только первый голод. Приступая к завтраку семейно или поодиночке, мало обращают внимания на съедаемую пищу и мало разговаривают вообще во время этой первой трапезы дня. Ум бывает вполне занят предположениями и планами на предстоящие часы дня, и человек довольствуется утолением потребности, не ставя на этот раз удовольствие целью процесса питания. Приводя акт завтрака к физиологической формуле, можно сказать, что наслаждению им более всего способствуют хороший аппетит и необходимость скорейшего утоления голода. Случается, впрочем, столько же видоизменений и этой трапезы, сколько людей на свете. Для иных завтрак составляет самое значительное событие первой половины дня; другие же вовсе не приступают к процедуре завтрака. Некоторые блаженные смертные умудряются проводить за этим занятием не менее двух или трех часов, возводя завтрак в трапезу чисто баснословных размеров.

Дети и те немногие из взрослых, которые, по редкому счастью, сохранили в течение жизни желудочную деятельность первых лет, устраивают нередко вторичный завтрак, не имеющий, впрочем, никакого влияния на остальной обиход дня, так как его обычно проводят на манер евреев во время исхода из Египта, т. е. стоя и не выпуская посоха из рук. В холодных краях, где аппетит почти всегда равносилен голоду, второй завтрак бывает иногда делом серьезной необходимости; но, по физиологическому своему значению, он все же отвечает только первой трапезе дня. Таковы ланч у англичан и, по всей вероятности, наше закусывание. Но трапеза, имеющая полное значение отдыха среди занятий дня, соединяет под скромным именем обеда всех, более или менее многочисленных членов семьи; под более же громким названием пиршества, или «обеденного пира», она соединяет множество людей ради настоящего празднества, в течение которого дается место и более благородным человеческим чувством и самым низким побуждениям мелкого тщеславия. Обед человека одинокого состоит из серии одних чувственных наслаждений, и потому он вовсе не имеет никакого психологического значения. Когда случается, что двое или трое людей обедают за одним столом, каждый – на собственные средства и при выборе блюд по собственному вкусу, тогда бывает «совместный обед», украшенный, быть может, интересом беседы; но нравственного общения и акта обеда в собственном смысле нельзя признать в подобном случайном собрании отдельных личностей. Обедом называется общение между лицами, связанными узами семейства или приязни, собравшимися около стола, чтобы вместе вкушать одни и те же яства. Тогда только трапеза оказывается настоящим увеселением, действительным пиром, во время которого удовлетворения вкуса удивительно содействуют гармонии и наслаждению дружественного общения.

При семейном обеде лучшая часть угощения состоит во взаимном чувстве дружелюбия; когда же оказывается недостаток приязни между обедающими, тогда самая изящная снедь не в силах заменить недостающего сокровища, и каждая личность оказывается при подобной трапезе только жующим само по себе животным. Той нравственной атмосферой, в которой сливаются все радости обеда, может быть только или примитивное чувство общительности, или любовь, соединяющая между собой членов одной и той же семьи.

Удовольствие отдохнуть после усталости дня, радость свидания, сближения за одним столом, разговоры и шутки – вот элементы, из коих составляется блаженство того недолгого обеденного времени, в котором люди умеют вместить столько доказательств любви и столько радости. Все, что способствует сближению личностей, сосредоточению их около одного общего дела, придает живость удовольствиям обеда. Вот почему не может быть более приятного зрелища, как вид обедающей швейцарской семьи, которая, приютившись в своей теплой и обособленной от всего житейского каморке, видит, как за оконцами падает снег, меж тем как ей тепло и уютно при свете мерцающего среди комнаты камелька; и сидят они все, родители и дети, спокойные и радостные, чинно расположившись за столом почти с математической точностью. При тех же самых нравственных условиях происходит гораздо менее привлекательная с виду трапеза индейцев. Разбредшиеся утром по степи, они собираются около середины дня к столу беспорядочному и грязному и начинают обедать, кто сидя, кто продолжая стоять, а кто и растянувшись, лежа на траве. Не будучи сами ни индейцами, ни швейцарцами, мы можем вообразить себе разницу между двумя обеденными обстановками, припомнив себе картину собственных трапез при таинственном освещении камина зимой, и присутствие наше при обедах в летнюю жаркую пору, гораздо более невнимательное и менее порядочное. Можно сказать утвердительно, что по мере приближения людей от севера к югу обыденный процесс среди них становится все менее обильным и менее красивым; под жаркими же лучами тропического солнца обыденная трапеза совершенно изменяет своим характерным особенностям. Преобладающее между гостями настроение во время пиршеств принадлежит к гораздо менее возвышенному порядку вещей, чем то, которое согревает сердца людей во время более скромных семейных обедов. Изысканная роскошь скрывает нередко под складками своей великолепной мантии множество страстишек, отталкивающих ввиду крайней своей мелочности. Благороднейшим из угощений бывает то, которым платят дань собственной потребности гостеприимства, особенным образом чествуя каждую приглашенную на вечер личность. Преобладают тогда, с одной стороны, ласковость и прирожденная учтивость хозяев и внимание, вызываемое в них чувством взаимного уважения; а с другой – вполне естественное выражение благодарности. Подобный обмен благородных чувств распространяет и на самую трапезу свое благотворное влияние, оживляя и украшая то чувственное наслаждение, которое, таким образом, приносится на алтарь более возвышенных понятий. Весьма редкими оказываются пиры, достигающие такой нравственной высоты. Великолепно убранный стол собирает нередко круг людей, презирающих или ненавидящих друг друга, но могущество и покровительство которых бывают нужны угощающему. И вот это-то жалкое покровительство вымаливают нищенски, стараясь вместе с тем и обязать угощаемых узами благодарности, и ослепить их нагло выставляемым богатством. Бледные, неестественные улыбки, изысканно сложенная неправдивая речь и бессовестно-льстивые слова распространяют вокруг стола искусственное наслаждение чисто патологического свойства. Эти смертельно-бледные удовольствия заглушают и самое наслаждение яствами, от которых, таким образом, отстранено все внимание гостей. Кроме этих двух разновидностей пиршеств существует еще третья. Люди, хорошо знакомые между собой, собираются за обеденным столом, блистающим всеми ухищрениями гастрономического искусства, и здесь приносится настоящее жертвоприношение изяществу человеческого вкуса в связи с чувствами обоняния и слуха, а может быть, даже и некоторых половых наслаждений. Когда подобное пиршество не опускается до низменного уровня оргии, оно может возвыситься до той изысканности кулинарного искусства, которое удовлетворяет чувство прекрасного в человеке; а между тем радость, просвечивая на лицах пирующих, высказываясь то блеском ума, то вспышками веселого смеха, вовсе не имеет в себе ничего преступного.