Виктор Шейнов - Юмор как способ влияния

И вот наступил день диспута. Папа между тем потерял свою уверенность. Он вдруг стал сомневаться, сможет ли победить в открытом поединке с воспитанными на Талмуде евреями, с их риторикой и склонностью к использованию парадоксов. Папа, сам устанавливая правила игры, решает, что диспут должен проходить в полном безмолвии (как сказали бы психологи, носить совершенно невербальный характер).

Диспут начинается. Папа сжимает руку в кулак, лишь указательный палец остается выпрямленным, и делает энергичный жест в сторону неба. Синагогальный служка столь же энергично показывает на землю. Папа снова показывает указательным пальцем на небо. Синагогальный служка поднимает правую руку и решительным жестом показывает три пальца. Папа несколько озадачен. После непродолжительных колебаний он запускает руку в свою мантию и вытаскивает замечательное круглое золотое яблочко. Без промедления синагогальный служка запускает руку в свой халат и церемонно достает оттуда пакетик. Затем он разворачивает его и достает мацу. Папа кивает головой и говорит:

– Вы победили.

Папа вместе с потрясенными кардиналами уходит.

– Прошу прощения, – говорит он, – этот человек оказался исключительно находчивым, настоящим мастером диспута. Я не мог его победить.

Кардиналы спрашивают, что же произошло, никто из них ничего не понял. Папа объясняет:

– Все ведь было ясно. Я показал указательным пальцем на небо, говоря тем самым: «Есть только один Бог». Мой оппонент возразил, указав на землю: «В аду есть и дьявол». Что я мог на это ответить?

Ведь это соответствует положениям нашей католической веры. И я сказал: «Но Бог все же сильнее». А служка ответил, подняв три пальца: «Но только потому, что Бог триедин». И что я мог возразить? Ведь именно так утверждает наша религия. Затем и я хотел вразумить его, показав яблоко как символ лжеучения, согласно которому Земля представляет собой шар. Что делает в ответ он? Показывает лепешку, мацу, и говорит тем самым, что в действительности Земля плоская. Все правильно. Так я и проиграл.

Но и раввины озадачены ходом диспута. Больше всего их удивила быстрота, с какой синагогальный служка взял верх над Папой.

– Как это тебе удалось? – спрашивают они его.

– Очень просто, – отвечает служка, – сначала Папа показал мне кулак с оттопыренным пальцем, что означало: «Убирайтесь из Рима». Тогда я дал ему понять, что мы останемся здесь, что бы ни случилось. Тогда он снова показал мне кулак с оттопыренным пальцем, говоря тем самым: «И все же вы уберетесь отсюда». Я ответил: «Ты можешь повторить это трижды, а мы все равно останемся здесь». И что он тогда сделал? Он вдруг сунул руку в карман и достал оттуда то, что у него было с собой на полдник. Тогда и я показал ему, что у меня на полдник».

Отчего мы смеемся, если видим на экране ускоренный показ, и не смеемся, когда видим замедленное воспроизведение съемки? Что заставляет нас в одном случае испытать своего рода умственное оживление, а в другом – оцепенение? Может быть, в этом сказывается наше неосознанное отношение к самому ходу времени? Замедленные и ускоренные процессы показывают вполне наглядно, как по-разному течет время, сколь разной оказывается и наша оценка этого движения. Замедленное движение зачаровывает, заставляет с особым вниманием следить за каждым поворотом тела, руки, лица. Собственно, это можно увидеть не только в кино. Классический балет во многом опирается на возможности замедленного плавного движения, создающего эффект затухающих или нарастающих пульсаций.

Мы не можем игнорировать время, ведь мы в нем живем. Скорость его течения – это скорость нашей жизни. Замедленное движение – это «замедленное время», это растяжение времени жизни и, соответственно, отодвигание смерти. Отсюда наше оцепенение перед замедленным движением.

Наоборот, ускоренное воспроизведение съемки – это «ускорение времени» и, как это ни печально, ускорение движения к смерти. Подсознание улавливает это. Оно – чуткий страж нашего биологического существования, и разум реагирует смехом на этот парадокс между реальностью и увиденным.

Нечто подобное можно наблюдать и за границами кинематографа. Например, ребенок влез в папины огромные башмаки и пытается передвигаться. Он трогательно нелеп и потому вызывает смех окружающих. Ведь это, как и при ускоренном воспроизведении видеозаписи, «ускорение времени» по шкале возраста.

Остроумие, шутка, юмор и смех – это взаимосвязанные и многоплановые явления. О том, что они собой представляют, каково их содержание и роль для нас, – высказывания известных мыслителей.

Остроумие – крестник творчества, друг обаяния, брат веселья, предтеча мудрости и создатель хорошего настроения.

(NN [1])

Стремление получить удовольствие должно быть признано уже достаточным мотивом работы остроумия.

(3. Фрейд)

Краткость – душа и тело остроумия и даже оно само.

(Жан Поль)

Остроумие должно выхватывать нечто секретное или скрытое.

(К. Фишер)

Острота оценивается как могущественный психический фактор, вес которого может склонить чашу весов в ту или иную сторону.

(3. Фрейд)

Остроумие – это отдушина для чувства враждебности, которое не может быть удовлетворено другим путем.

(3. Фрейд)

С остроумием дело обстоит так же, как с музыкой: чем больше ее слушаешь, тем более тонких звучаний желаешь.

(Г. Лихтенберг)

Остроумен тот, кто шутит со вкусом.

(Аристотель)

Из всего живого один лишь человек способен смеяться.

(Аристотель)

Ничто так не открывает сути человека, как его смех.

(Л. Толстой)

Хорошо смеется человек – значит, хороший человек.

(Ф. Достоевский)

Кто смеется, тот все прощает.

(В. Жуковский)

Смех – дитя интеллекта, и он же бессознателен, неосознаваем в своих истоках.

(Л. Карасев, философ)

Смех без причины – признак отличного настроения.

(М. Генин)

Смех – обеззараживающее средство.

(М. Шаплен)

Хорошая шутка – это даже не изобретение. Это целое открытие!

(Э. Гомбрих)

Иногда надо рассмешить людей, чтобы отвлечь их от намерения вас повесить.

(Б. Шоу)

Характер человека никогда нельзя понять вернее, чем по той шутке, на которую он обижается.

(Г. Лихтенберг)

То, что случается с другими, – комедия. То же, но случившееся с нами, – драма.