Иван Болдырев - Время утопии: Проблематические основания и контексты философии Эрнста Блоха

В формуле «S еще не есть P» S – это потенция, тот самый голод, томление материи и вместе с тем некоторая изначальная основа мира. Но что значит Р? Ранний Блох отвечает на этот вопрос в духе эсхатологии и мессианизма: речь идет о «неизбежном конце этого мира со всеми его книгами, церквями и системами мысли» (GU2, 249). Мир есть процесс искупления, процесс, в конце которого – обретение тождества, пришествие мессии, которого Блох ожидает посреди абсолютно греховного, рушащегося мира (GU2, 254). Впоследствии мессианское царство описывается как сообщество свободных, избавленных от отчуждения людей и как материя – динамический абсолют. «Будете как боги» – вот лозунг грядущего атеистического царства свободы [62]. Блох провозглашает «трансцендирование без трансценденции» (PH, 1522), опасаясь закоснения и фетишизации предвечного Абсолюта, отказываясь в поздний период от постулирования личного Бога и Бога как личности (чего не было ни у Бёме, ни у Шеллинга [63]), но вместе с тем предлагая вовсю пользоваться ресурсами религиозных идей и смыслов. Ибо само понятие религии он толкует как надежду, предчувствие неотчужденного бытия-вместе.

Под воздействием движущей силы существования (в модусе Чтобы) незавершенное бытие стремится к реализации своей сущности (в модусе Что).

Происходя из устремленности и голода в Не, которых это Не вытерпеть не может и потому влечется к своим проявлениям, друг другу могут соответствовать соподчиненные интенции в субъекте и тенденции в объекте, утопическая функция в человеке и скрытая форма (Latenz) в мире, неисчерпанное предвосхищение в человеке и несущая в себе утопию скрытая форма в мире (EM, 66–67).

В книге о материализме тенденция – это «энергетика материи в действии», а скрытая форма, «латенция» – потенциальность материи (M, 469). Соединение субъективных устремлений и объективных тенденций – кардинальное мгновение соответствия (PH, 141), когда обретают форму и меру прежде неотчетливые, незрелые идеи и не оформившиеся черты мироздания.

Мир противоречив (иначе он был бы нам заранее задан, чего Блох не признаёт), в нем борются противоположные тенденции, и подчиниться им – значит отдать все на откуп случайности, которая может привести к катастрофе. Поэтому Блох настаивает на важности субъективного фактора, человеческого вмешательства в мироустройство. Необходимо понимать, что законы тоже меняются, и эта изменчивость вырастает из способности субъекта изменять мир, из неизбежности и вместе с тем непредсказуемости творчества. Законы мира не могут быть предметом пассивного созерцания и подчинения, они должны осваиваться, использоваться и преображаться, словно в алхимической лаборатории, где от духовного настроения алхимика зависит, получится ли у него открыть философский камень, или в келье иконописца, чей внутренний лик важнее и красок, и даже канона.

Вот как антропологический фактор раскрывается в контексте апокалиптического и профетического дискурса в «Духе утопии»:

Лишь добрый, памятующий, прозревающий тайны человек может в этой ночи уничтожения приблизить утро, если только те, кто остались нечисты, не обессилят его и если только воззвание его к мессии озарено так, чтобы привлечь спасительные руки, чтобы по прибытии с уверенностью обрести милость, чтобы разбудить одухотворяющие, блаженные и милостивые силы великого Шаббата и так превозмочь, победить жестокий, дьявольский, удушливый огонь апокалипсиса (GU2, 339).

Впоследствии, в «Принципе надежды», силы искупления приписываются природе, материи, породившей человека, что имеет совсем иной онтологический смысл. Абсолют у позднего Блоха – это не проявленное до конца «ядро» материи. Однако Блох не пантеист, ведь абсолютного отождествления Бога и мира еще не произошло, более того – ни о каком ожидании чего-то определенного речи на самом деле нет, ибо онтология Блоха – это онтология тотальной нестабильности, и всякая утопическая мечта лишь усложняет эту картину. Мир не движется в соответствии с какой-то заданной заранее идеей, которую нужно раскрыть и обнаружить, в этом смысле такие понятия, как «реализация утопических возможностей», вводят в заблуждение [64], ведь мы пока не знаем, что именно нам нужно реализовать. Этот динамизм не дает мечтам окуклиться и претендует на решение проблемы, поставленной в начале XX в. Зиммелем, – проблемы затвердевания и фетишизации культурных форм, их отчуждения от живого творческого действия, эти формы породившего.

Итак, Блох стремится выстроить онтологию «еще-не-бытия». Предметом ее оказывается «мир, в котором утопическая фантазия обретает свой коррелят» (PH, 224). Воля к утопии обретает объективное содержание в реальных тенденциях материального бытия, в жизни вещей (S, 175), в общественной борьбе и революции. Эпистемологический смысл онтологии «еще-не-бытия» состоит в том, что, как уже говорилось, пробелы, слепые пятна, вопросы, которые возникают в нашем познании, связаны не только с ограниченностью наших собственных возможностей. Эти вопросы имманентны самому миру.

Такой процессуальный мир Блох пытается описать категориально, вводя, например, понятия «фронт», «новум», «ультимум». Фронт – это «наиболее передовой отрезок времени, где мы находимся, живя и действуя», актуальное Теперь утопического процесса, «которое есть Теперь некоего из себя вырывающегося и вперед устремляющегося Не» [65], край нашего актуального существования. Фронт находится здесь и сейчас, в переживаемом мгновении, он – место встречи с новым, он вносит элемент принципиальной неопределенности в концепцию человеческого действия, а потому намекает на «существо мира» (TE, 275), а вместе с ним – и на истину времени.

Новум – это характеристика отношения между современностью и утопией, к нему относится «не любое будущее, а только такое, которого никогда не было и которое поэтому одно является подлинным» [66]. Подлинно продуктивное новое не есть, впрочем, нечто совершенно внезапное, культура как бы готовится к нему, оно возникает в традиции, но на нем нет музейной пыли. Все лучшее в культуре указывает на будущее, и поэтому Блох выдвигает проект утопической герменевтики, призывая к истолкованию этих утопических знаков незавершенного.

Ультимум («последнее»), Все (Alles) или «родина» (Heimat) – это содержательная цель утопического движения, скрыто присутствующая в настоящем, проблески которого угадываются из сегодняшнего дня. Это царство, о котором мы пока можем лишь сказать, что оно еще не наступило и что мир, который должен прийти, будет несопоставим с нашим нынешним миром, поскольку основа бытия, «ядро» материи полагает этот мир, а затем выходит за его пределы. «На деле Все само по себе есть не что иное, как тождество пришедшего к себе человека и его состоявшегося мира» (PH, 364).