Михаил Клупт - Демография регионов Земли. События новейшей демографической истории

Источник: Lesthaeghe R., Neels K. From the First to the Second Demographic Transition: An Interpretation of the Spatial Continuity of Demographic Innovation in France, Belgium and Switzerland. Interface Demography, Vrije Universiteit Brussel, Pleinlaan 2, B-1050 Brussels, Belgium // www.vub.ac.be.

Этот неожиданный для современников ход событий по прошествии нескольких десятилетий оказывается легко объяснимым. Надзор за сексуальным и репродуктивным поведением, как выясняется, больше не нужен никому: ни государству, ни политикам, ни генералам, ибо в новом обществе – постиндустриальном, постсовременном (перечень эпитетов не счесть), фокус социального контроля смещается совсем в иную сферу. Теперь критически важным становится манипулирование сознанием потребителей и избирателей, остальное уже несущественно.

Общество между тем непрерывно богатеет, приспосабливается к новым реалиям; крепнет социальное государство (welfare state), появляются все новые медицинские препараты и технологии. В финале этого европейского концерта слышатся, однако, тревожные нотки. На смену старым, более или менее решенным в прошлом веке проблемам, приходят проблемы нового века, незнакомые и потому пугающие.

Краткие истории, впрочем, всегда спрямляют действительный ход событий. Ввиду этого остановимся на их описании более подробно.

Демографическое соревнование эпохи мировых войн и государственный демографический контроль.Военная и политическая мобилизация населения против внешней опасности относится к числу важнейших функций государства, легитимность которой обычно признается подавляющим большинством его населения. До Второй мировой войны эта функция была неразрывно связана в общественном сознании не только с формированием призывных контингентов, но и с обеспечением условий для их демографического воспроизводства. Реальная угроза краха национального государства в результате внешнего вторжения оправдывала в глазах населения активные действия правительства в сфере демографической политики. В Западной Европе особую роль при этом играло военное противостояние Германии и Франции, в 1870–1871 и 1914–1918 гг. уже сходившихся в смертельной схватке. Над предвоенной Европой витал дух демографического соревнования.

Известно, насколько велика роль внешней угрозы в формировании и изменении этнического самосознания и общественных настроений в целом. Предчувствие войны было психологической доминантой общественной жизни. Пронаталистская (поощряющая рождаемость) политика европейских государств, похоже, черпала соки в этом «коллективном бессознательном». Отношение населения к такой политике, как это часто случается, было двойственным: признавая право государства на вмешательство в репродуктивное поведение граждан «в принципе», люди без особых угрызений совести обходили идущие «сверху» запреты в своей повседневной жизни.

Во Франции, где рождаемость начала снижаться раньше, чем в других странах Европы, [9]эта тенденция многими учеными, общественными и политическими деятелями рассматривалась как угроза самому существованию французской нации. Дополнительным источником беспокойства служило то, что население Франции с каждым годом все более значительно уступало по численности населению Германии. [10]Проведение активной пронаталистской политики в таких условиях представлялось необходимым и вполне естественным. В 1920 г. во Франции были запрещены аборты и антинаталистская (направленная против рождаемости) пропаганда, не допускалась продажа контрацептивов (за исключением презервативов, которые рассматривались как способ борьбы с венерическими заболеваниями). [11]Примером тесного переплетения военных и демографических соображений является утверждение, что аборт «уничтожает во Франции каждый год больше детей, чем война 1914 г. ежегодно уносила французских солдат». [12]

В период между двумя мировыми войнами широкое распространение получила зловещая идея улучшения «качества» населения путем демографической селекции «человеческого материала». Нацистский режим в Германии сформировал этнически дифференцированную политику рождаемости, ставшую одним из элементов геноцида в отношении других народов. Для немцев такая политика предусматривала кредиты для новобрачных, наказание за производство абортов, моральную и материальную поддержку детей, рожденных вне брака. Рождение четырех или более детей объявлялось делом чести немецкой женщины.

В отношении порабощенных народов гитлеровцами проводилась противоположная политика. Гитлеровским ведомствам, действовавшим на оккупированных территориях Польши и СССР, предписывалось всячески пропагандировать среди поляков, русских, других славянских народов аборты и контрацептивные средства и подчеркивать тяготы и «вредность» материнства. [13]

Мрачной и все еще не до конца исследованной страницей истории является практика принудительных стерилизаций, которые проводились в скандинавских странах почти полвека и были прекращены лишь к 70-м гг. XX в. Здесь сплелись в один клубок страхи перед «вырождением», имевшие широкое хождение в Европе тех лет, научные заблуждения евгеники, вера в возможность хирургическим путем отсечь от общества «генетически отягощенные» (а в более радикальном варианте идеи и любые маргинальные) слои населения.

В период между двумя мировыми войнами в Северной Европе вполне демократическим путем были приняты законы, допускавшие принудительную стерилизацию: в Дании в 1929 г., в Швеции и Норвегии – в 1934 г., в Финляндии – в 1935 г. При этом в скандинавских странах насильственная стерилизация душевнобольных воспринималась как вполне допустимая с этической точки зрения мера, принимаемая в интересах большинства населения. В датском парламенте против закона о стерилизации голосовало только 6 депутатов-консерваторов. В Финляндии против принятия закона выступило несколько левых социалистов. Единственной группой населения, активно отвергавшей стерилизацию (в особенности после появления в 1930 г. направленной против евгеники папской буллы Castii connubii), были немногочисленные в Северной Европе католики. [14]

В Швеции инициаторами закона были социал-демократы, которые, в отличие от немецких нацистов, использовали не мистическую расовую, а вполне «рациональную» экономическую аргументацию. Считалось, что, поскольку государство субсидирует семьи с детьми, деторождение нельзя рассматривать как сугубо приватную область человеческой жизни. Гунар Мюрдаль (будущий нобелевский лауреат по экономике) доказывал, что стерилизация умственно неполноценных представляет собой необходимый элемент «великого социального процесса приспособления » человека к современному городскому и индустриальному обществу. Он утверждал, что рост благосостояния влечет за собой рост числа рождений психически больных, а значит, государство имеет право на вмешательство в случаях, сомнительных с точки зрения евгеники. [15]Однако оказалось, что границу между насильственными стерилизациями, проводимыми на основе социально-экономических и расовых аргументов, легко нарушить: в 1942 г. коллаборационистским режимом Квислинга в Норвегии был принят закон, оправдывавший применение подобной меры расовыми соображениями.