Ольга Маховская - Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж

«Еврейский» вариант советского разлива относится к разряду активно-формирующего, репрессивного воспитания. Основная функция в принятии решений принадлежит матери, которая стремится осуществлять непрерывный контроль над поведением ребенка, напичкивая его «новыми знаниями и умениями».

Вот вам картинка из бесед с эмигрантами. Маленькая, красивая девочка Аля сидит за столом с бесстрастным лицом перед тарелкой цветных макарон. Мама сидит напротив и руководит процессом: «Держи спину ровно! Ешь быстрее». Психолог, которого впервые видят и который едва ступил за порог, тут же привлекается в качестве свидетеля: «Вы не представляете, как я устала. Она – такой трудный ребенок. Ну посмотрите, какая она неряха». (Девочка – прелесть, скромница и молчунья). Воспитывать – это сообщать ежечасно, ежеминутно все известные императивы поведения.

Уничижительное отношение к ребенку – «дура», «неряха», «бестолковая» – призвано стимулировать его развитие, однако, что и говорить, губит все живое. У девочки должен быть отменный темперамент, чтобы с годами преодолеть напластования маминых предписаний и негативных номинаций.

Гиперконтроль проявляется и в том, что мама отслеживает передвижение дочки по мобильному телефону. Основной мотив обучения девочки в двух школах – российской и французской: «Нужно сохранить языки, она почти совсем не говорит по-русски. Вы обратили внимание, как плохо она говорит по-русски? Нет, ну вы видели, как она внимательно вслушивается в речь, как глухая. Для нее это уже иностранный язык».

Реакция на неуспеваемость в обеих школах, которая, очевидно, связана не с самыми большими способностями к обучению, – поиск дополнительного преподавателя; соответственно, ребенок будет больше тратить времени на обучение. Психолог из России также воспринимается как еще один взрослый, с которым должна позаниматься девочка. Но при этом навязываются не только расписание, но и приемы работы. То есть мама хотела бы управлять процессом воспитания ребенка по полной программе, подчинив себе и специалистов.

Сразу возникла проблема с расписанием: для этих занятий уже не было практически ни одной минуты. Вопрос, нужны ли такие занятия, вообще не обсуждался.

Но мама проговаривается: «Мы каждый год ездим в Россию. Дочка – русская девочка. Она там расцветает. Она заходит в нашу квартиру и видно, что здесь все – ее. Я водила ее в школу, где преподают мои друзья. Ей хорошо с русскими». Спонтанные признания, которые указывают на то, что ребенок растет в условиях тяжелой для него эмоциональной депривации (голода). И начинает расцветать, как только материнский контроль ослабевает, а окружение начинает испытывать истинный интерес и готовность помочь.

Во время довольно длинной беседы обсуждается и контролируется один вопрос – вопрос образованности и элементарных социальных навыков.

Моя попытка усомниться в целесообразности ежеминутной родительской опеки вызывает недоумение: «Но моя мама точно так себя вела!» Вопрос, который я не стала задавать: «А была ли она счастлива? И были ли счастливы вы, чтоб с такой уверенностью тиражировать судьбу?» Непрерывная цепь матерей-одиночек, которые, даже выехав на Запад, не меняют свой модус поведения.

На традиционный вопрос о том, кем Аля хочет стать, ответ: актрисой. Ответ с достоинством и с уверенностью, в которой трудно усомниться. Мама: «Только на сцене, однажды, я видела ее такой, как хотела – открытой, умной, собранной» [135].

Есть еще одна особенность еврейских тандемов «мать – дочь». Девочки в таких семьях стремятся стать актрисами, гитаристками, писательницами, то есть выбирают профессии, которые связаны с публичностью или довольно широким спектром публичных ролей. Публичность понятна: получая такой заряд акцентуации на отношении окружающих, привыкшие жить «на публику», они легче и органичнее чувствуют себя, как раз работая «на публику». «Публика» в их жизни заказывает музыку. А окружение рассматривается в этом утилитарном измерении – как потенциальный зритель или обожатель. В этом смысле все люди унифицированы, а отношения уплощены [136].

Все они – зрители, вне зависимости от возраста и предпочтений. И все роли, которые приходится играть на сцене, равноправны – по своей значимости в жизни девушек. Если перенести эту схему дальше, то и все мужчины потом оказываются одинаковыми душками и негодяями, в зависимости от того, начало это пьесы или ее финал. Такое впечатление, что они проживают свою жизнь, так и не открыв для себя каких-либо других отношений, кроме «актер – публика», не увидев разнообразия лиц, истинной трагичности судеб, никого не полюбив и не оплакав по-настоящему.

При том, что автор не считает ни одну систему воспитания идеальной, нужно указать на очевидные проблемные точки в воспитании детей в «еврейской манере».

Личностные дефициты. Глубокое общение с окружением, с учетом состояний и запросов каждого из участников взаимодействия, особенно со сверстниками, заменяется обменом информацией и услугами. Цена отношений – не «жизнь и смерть» (как в русской культуре с ее психопатическими критериями, а совокупность услуг и информации).

«Профит общения» – количество выгод, которые может дать другой человек, но не в экзистенциальном смысле – как мотив для жизни, как любовь и очарование человеком, а в смысле полезной информации, денежных контрактов и разного рода услуг, включая бытовые. Технология адаптации здесь следующая – формирование сети знакомых, в рамках которой циркулируют информация и услуги.

Внешнего наблюдателя, который вырос в другой системе воспитания, может поразить до глубины души неразборчивость в контактах еврейских мальчиков и девочек. Для русского человека, который растет в условиях жестких критериев в отношениях не сколько к чужим, сколько к своим, такая всеядность может показаться странной, отношения – неискренними.

Из диалога еврейской мамочки с сыном: «Что тебе подарил отец?» – «Книгу». – «Я спрашиваю, сколько он дал тебе денег?!» Известно, сколько браков не состоялось из-за вмешательства еврейских мамочек, неустанно напоминающих о том, что «Любовь приходит и уходит», «Вы – не пара!» и т. д.

Познавательные дефициты вытекают из того, что у детей не формируется эмпатия (способность сопереживать другому), которая является глубочайшим основанием для истинного творчества. Репрессированное «Я», глухота к «Я» других, неспособность менять диспозицию как в своем внутреннем пространстве, так и во вне – психологические основания для сужения кругозора. Еврейская система воспитания дает в основном добротных исполнителей , что само по себе обеспечивает неплохую социализацию.