Ольга Маховская - Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж

Если бы не было таких «отходов воспитательного производства», как чувство растерянности перед обстоятельствами, тяжелая зависимость от окружения, страх потерять благорасположение близких, за которым скрывается образ мамочки!

Если в православной культуре основным авторитетом, а следовательно, репрессором, является отец, который, будучи формальной контролирующей инстанцией, не вмешивается в текущие дела, то в еврейской роль основного дирижера принадлежит матери, которая не может применить физическую силу, но зато использует все регистры психологического давления, а главное, проявляет готовность вмешиваться в дела детей не «от порки до порки», а ежеминутно [137]. Что может называться, впрочем, «пожертвовать собой ради детей».

Как сказала одна эмигрантка, с которой мы обсуждали вопрос о разнице еврейской и русской систем воспитания, прагматизм, ориентированность на результат, а не на какие-то эфемерные сущности, выглядят лучше расхлябанности и широты «русской натуры» [138].

Таким образом, если русский вариант воспитания сопровождается попустительством, эпизодическим вниманием к формальным, внешним требованиям, прежде всего к учебе, то еврейский вариант воспитания построен на вышколенности, негативной (в случае с девочками) и позитивной (в случае с мальчиками) гиперопеке.

Исследования влияния нормальных, полных семей на развитие интеллекта показали: «отрицательное влияние на развитие детского интеллекта оказывают «эмоциональный симбиоз» матери и ребенка, доминирование в сочетании с неуверенностью в себе матери, а также чрезмерная подчиняемость и зависимость отца» [139].

Компенсаторные механизмы для культурно-заданных моделей воспитания детей в семье кроются в семейном климате в целом, общении с другими эмоционально-близкими родственниками. Закономерность здесь довольно очевидная – чем шире круг общения, тем больший простор для компенсации. Загвоздка как раз и состоит в том, что эмиграция объективно приводит к сужению круга общения. С самого начала родителям следует простроить контакты. Задача матери, грубо говоря, состоит не в том, чтобы выучить пять иностранных языков или написать книгу о воспитании, а в том, чтобы создать и поддерживать развивающую среду вокруг ребенка с учетом его взросления. Ситуация успешного обучения детей в эмиграции оказывается под угрозой именно потому, что мотивационный арсенал обучения снижен, а требования со стороны семьи и школы оказываются повышенными.

Психологи никогда не дают консультации публично, если их не просят. Специалист моего профиля должен, как мало кто другой, соблюдать правила анонимности своих респондентов или клиентов. Случай, о котором пойдет речь, весь от начала до конца построен на нарушениях норм взаимоотношений между ангажированными в него людьми, в том числе профессионалов – судей, адвокатов, журналистов и психологов, как с французской стороны, так и с российской.

Мы возвращаемся здесь к образу демонической женщины, женщины-стервы, женщины-провокатора (по Ю. Лотману), поведение которой построено на нарушении норм и сложившихся сценариев поведения между людьми. Именно этот образ, облачаясь в одежды мифа о русской красавице в Париже, коварным образом притягивает наших женщин в эмиграцию.

Моя точка зрения, оформившаяся в период работы в эмиграции, состоит в том, что женщины этого типа бывают хорошими актрисами (часто и работают именно по этой специальности) или просто манекенщицами, бывают прекрасными музами и вдохновительницами, но реализоваться на материнском поприще при такой мотивации (желании нравиться и покорять, покорять и нравиться, то есть, подавлять окружение) им не удается. И надо сказать, многие из них это понимают.

«Надо или детей растить, или карьеру делать» – хочется переадресовать им высказывание, брошенное мне в телефонном разговоре известным историком моды Александром Васильевым, интервью с которым вы могли прочитать в первой главе.

Летом 2000 года «Московский комсомолец» в лице известной журналистки Натальи Дардыкиной дал материал с подробностями о глумлении французского суда над «русской матерью», у которой в результате бракоразводного процесса с мужем-французом отобрали четырехлетнюю девочку. Еще раньше инициировал кампанию по защите прав русских граждан во Франции корреспондент ТАСС Михаил Калмыков, сейчас активно пишущий для альманаха вин. История подавалась как проявление государственного геноцида по отношению к русским во Франции. Тема общественной защиты Натальи Захаровой стала любимой для программы ОРТ «Однако».

Журналисты отдела скандалов «Огонька» также получили задание сделать материал о нашей эмигрантке. Один из них обратился ко мне, но разговор у нас не получился. Меня интересовало освещение темы эмиграции в целом. Я искала корректный язык для описания в общем-то тяжелой реальности. Делать скандал из этой истории мне казалось неперспективным и даже вредным. Если Россия действительно имеет в виду интеграцию со своими диаспорами, нужно поддерживать и развивать контакты, интересные ей самой.

Российским официозом в этой истории делалась ставка на самую консервативную часть эмиграции, сепаратистски настроенных эмигрантов, которые ругали здесь своих, а выехав, ругают чужих. И при этом домой не возвращаются. Как только появилась возможность выезда, паразитически настроенные граждане первыми устремились всеми правдами и неправдами за рубеж «за бесплатным сыром». И при первой же возможности стали сдавать своих, теперь уже французов.

Ситуация, на мой взгляд, складывалась позорно и для нас здесь: довести дело до отнятия ребенка судом, сохранив при этом квартиру и машину, за два года так и не начав работать, живя на иждивении бывшего мужа, – в этом виделось мало достоинства. За время перестройки нашим женщинам довелось пройти через жестокие бракоразводные процессы, вырастить своих детей в условиях полного отсутствия государственной поддержки и защиты, заменяя собой растерявшихся мужчин (этот извечный, верно выделенный Ю. Лотманом образ женщины-матери, женщины-героини) [140]. Это была школа покруче той, которую прошли дамы, решившиеся на международные браки. Эмигрантские «мульки» шифровались быстрее и не так, как могли рассчитывать рассказчики [141].