Светлана Леймах - Магия жизни. Всё к лучшему или к деньгам!

Когда все только случилось, страха не было совсем. Я четко понимала, что происходит. Я зашла в комнату и не увидела Макса, потому что он накрылся пушистым ватным одеялом и лежал лицом в подушку. Когда человек умирает, тело полностью расслабляется и словно растекается. Это было похоже на застеленную постель, в которой никого нет.

Я искала Максима по всему огромному дому, ходила с этажа на этаж, из комнаты в комнату и все время слышала:

– Я жив. Все нормально.

– Я понимаю, что жив, но где ты? Максим, Максим! – звала я.

В нашем доме три этажа и цоколь с баней и бассейном. Я понимала, что надо бы посмотреть и там, но как же страшно спускаться – вдруг Макс утонул. Я встала на лестнице в цоколь и кричу вниз:

– Максим, Максим!

– Ты только успокойся. Я жив. Все хорошо. Ты же знаешь – тебе ли не знать.

В этот момент я осознала, что разговариваю с духом. Я еще раз зашла в комнату и на этот раз увидела, что Макс лежит под одеялом. Подходить к телу не стала – выскочила на улицу. Я стояла во дворе, и сын был рядом, я ощущала его.

– Я живой. Ты прекрасно знаешь, что мне пора идти. Все нормально.

– Раз ты живой, тогда встань с постели и иди сюда, ко мне! – кричало мое эго.

Через какое-то время я позвонила подруге и по ее совету пощупала пульс и вызвала скорую. Скорая определила сердечную недостаточность, но врачам все это показалось подозрительным. Приехала милиция, за ними уголовный розыск, потом наркоконтроль.

Разумеется, никто из них не понимал, как физически здоровый человек, который не курит и не пьет, мог умереть в двадцать семь лет ни с того ни сего. Следователи суетились вокруг, выдвигая одну теорию за другой, вплоть до отравления. Представь, человек написал СМС, лег спать – и вот он уже мертв. Кроме крови из носа, никаких признаков. Поэтому они и решили, что поднялось внутричерепное давление и затем остановилось сердце, но в заключении стоит «Причина смерти не установлена». Врачи такое объяснить не могут, и это понятно, но я-то знала, что произошло.

Я вспомнила, что, когда меня привезли в роддом, я все ждала невыносимой боли: как показывают в кино, как пугают те, кто через это прошел. Думала, что, наверное, понадобятся уколы, анестезия. Но боль не приходила. Я уже была на кресле, вот-вот рожу, и тут как закричала! Акушерка посмотрела на меня как на ненормальную и говорит:

– Ты чего?

– Не знаю, – отвечаю, – все же кричат, когда рожают.

Она только плечами пожала, мол, выдумала тоже. И все – боль так и не пришла, но кричать я больше не пыталась, родила спокойно. Это все иллюзия, выдумки, понимаешь? Роды – естественный процесс, так задумано мудрой природой. Все пройдет легко, если не забивать себе голову негативными установками. Ведь это такой счастливый момент для женщины – ну какая может быть адская боль?

После того как обнаружила тело Максима, я, выйдя из дома, подумала, что сейчас, видимо, упаду в обморок и приедет скорая меня спасать. Но опять ничего не произошло. Такая же иллюзия, как с родами, запрограммированный сценарий. Каждая мать хоть раз представляла, что с ее ребенком что-то случилось. Разумеется, первая мысль: я этого не вынесу, не переживу. Всего лишь подумала, а в это время в голове поселилась программа.

Эти установки на меня не действуют, даже если и существуют где-то на уровне подсознания. Можно придумать много разных ситуаций и то, как будешь в них себя вести. Но если с эго все в порядке, если четко понимаешь все, что происходит, программа не запускается. Это чужое поведение, выдуманное, не твое.

Первый день без Максима начался с моей обычной тренировки, затем я полностью погрузилась в работу, а страдания так и не пришли. Близкие очень поддержали. Без них было бы тяжелее, я благодарна каждому, кто пришел помочь или позвонил. В то же время я всех успокаивала, мне страдать было некогда. В наушниках постоянно крутились песни Максима, которые спасали, если мне не хотелось никого слышать.

Удивительно, что звонили те, кто Макса не видел 5–10 лет, не знал, какой он сейчас, чем живет, – они тоже говорили, как им плохо, как они страдают. А я прекрасно понимала, что люди привыкли жить в негативе, они питаются этим, им интересна чужая беда во всех подробностях. Я отвечала односложно, коротко, не собираясь кормить своей энергией.

Я чувствовала их страх. Они примеряли на себя чужое горе и боялись за свои семьи, за своих детей. Их страдание ко мне никакого отношения не имело. Они лишь представляли, что будет, если умрет их ребенок, и плакали именно из-за этого, а не из сочувствия мне или тоски по Максу.

Второй день прошел на автопилоте. Я все время что-то делала, постоянно занимала себя новыми задачами. К счастью, дел хватало, и мне не удавалось присесть до самой ночи. Я даже ела на ходу, на бегу. Меня ни на миг не оставляли одну, постоянно кто-то крутился рядом. Неужели они думали, что я с собой что-то сделаю? Под конец дня я упала от усталости и отключилась. Я не могу вспомнить, как принимала душ и ложилась спать в тот день. Одно стало понятно: дальше так жить нельзя.

На третий день я постаралась вернуться в реальность. Мы с Максимом продавали свечи, карты, магические наборы, а посылки упаковывали сами, дома. Он так здорово это все организовал, что казалось, без него все развалится, – но систему Макс выстроил настолько четко, что это было исключено. А тут девчонки, подруги, пришли мне помочь.

Мы о чем-то болтали, я замечала, как они стараются меня отвлечь, найти темы полегче, и была им за это благодарна. Руки делали все сами, почти не приходилось подключать голову… Автопилот работал по-прежнему, несмотря на мои старания. И внезапно меня как ледяной волной накрыло – сбило с ног, потащило куда-то во тьму: он же должен быть сейчас здесь, со мной, рядом стоять, а его нет! Вот я, вот почтовые коробки, и гостиная та же, а Макса больше нет. Он бы сейчас напевал что-то или делился со мною мыслями. Но его нет!

Тело взорвалось адской болью – я такой никогда не испытывала, даже во время схваток. Она пронзила меня насквозь, не обойдя вниманием ни одну клеточку, ни один сантиметр. Я оперлась о стол обеими руками, обливаясь потом и пытаясь устоять на трясущихся ногах. Девочки усадили меня на стул, наперебой спрашивая, не принести ли какое-нибудь лекарство. В руке оказался стакан холодной воды, но я только покачала головой и поставила его на стол.

Я сидела и думала, что с этой болью мне жить всю оставшуюся жизнь, ведь она никуда не уйдет. Так и останемся вдвоем: только я и боль, и никого больше. Я – в ней, она – во мне. И я заплакала впервые за эти три дня. Не потому, что больно, а от жалости к себе. Мы ведь о себе больше плачем, когда дорогие люди уходят. Им-то хорошо и спокойно, а нам как без них жить дальше? Такое страдание – простое и понятное каждому.