Натали Зальцман - Инцесты

запрета. Нет никакого сомнения, что препятствия и всякого рода цензура, способствующие процессу вытеснения, принимают участие в формировании бессознательного. Является ли это его основным источником? Или же следует признать, что бессознательное формируется безграничной инфантильной сексуальностью, усилиями, которые прилагаются для ее психической проработки, экономической необходимостью психического аппарата расщеплять и благодаря этому как бы удерживать в стороне эксцесс ярости и насильственности фантазмов, а также признать, что бессознательное формируется также и под угрозой распада, исходящей от воображаемого? Психозы редко возникают из-за запрета (или из-за его нарушения), чаще, наоборот, из-за его отсутствия, достаточно вспомнить психиатрические случаи, упомянутые Андре Грином.

При рассуждениях об инцесте одна из основных трудностей для теории психоанализа состоит, безусловно, в навязанной антропологией ассоциации инцеста с запретом на него: будто бы связь является инцестуозной только из-за запрета, с которым она сталкивается.

Пока мы рассуждаем, отталкиваясь от эдиповых желаний и преград, с которыми они сталкиваются, все, казалось бы, просто, но это, скорее, иллюзия. Но как только мы выходим за эти рамки, следует ли говорить, как Лакан, что мы направляемся к «немыслимому»? Если же мы захотим исследовать, услышать и увидеть это «немыслимое», тогда мы сможем понять его как что-то составляющее суть психоанализа, его теории и практики, а не его отвергнутую часть.

«Психический инцест игнорирует запрет», – пишет Ж.-Б. Понталис [7] In Fenetres, Gallimard, 2000, p. 135. . Эта формулировка, которая, в частности, касается семантического смещения понятия инцеста, указывает на невозможность смягчения, камуфляжа сложности. Имеет ли в психоанализе понятие «инцест» только лишь метафорическое значение? Прежде чем процитировать отрывок из «Федры» Расина, полезно обратиться к словарю Робера, в котором автор, дав определение инцеста, позже добавил: «преувеличенная, инцестуозная любовь». Мы можем согласиться, что это «преувеличение» обозначает вход в психоаналитическую область. Человек, или, точнее, инфантильная сексуальность, преувеличивает сексуальность!

Сотрудничество, даже, можно сказать, соучастие Лакана и Леви-Стросса в становлении структурализма привело к тому, что, по крайней мере, во Франции в психоанализе стали делать упор на взаимосвязи между инцестом, запретом на него и символическим планом. Но для Фрейда и для нас, его последователей, такой подход связывается не столько с самим комплексом Эдипа, сколько с его «катастрофой» в том смысле, о котором пишет Расин во введении к пьесе «Феваида», где он трактует разрешение основного конфликта трагедии. Установление символического регистра и его правил, даже если он в прямом и переносном смысле подчиняется развитию ребенка в период перехода из дошкольного возраста в школьный, закрывает главу инфантильной сексуальности. А точнее, инфантильная сексуальность модифицируется, что приводит к ее различным искаженным проявлениям – от отдельных симптомов к творческой продукции, проходя при этом через полную дестабилизацию сексуальности, а именно ее конечных инстинктивных целей. Другими словами, психоаналитический подход к проблематике инцеста, опирающийся на примат символического плана, в конечном итоге отсылает к зоне второстепенного, к тому, что является сутью инфантильной сексуальности, а именно к силе воображаемого (его психической насильственности), к созданию фантазма (который становится «инцестуозным» из-за запрета, пытающегося его ограничить), а также к тревоге и удовольствию, которыми он питается.

Подход к вопросу об инцесте через воображаемое открывает широкий диалог между психоанализом и антропологией, особенно когда антропология пытается вновь внести ясность там, где доминировал лишь формализм структуры. Изменение этой точки зрения, предложенное Франсуазой Эритье, наполнено страстью, потому что она вновь помещает в центр проблематики инцеста фантазматику тела и его субстанций, а также потому, что она находит вновь тревожащую странность, предлагая неожиданную пару «мать – дочь», чисто женскую и гомосексуальную пару, которую она назвала «инцестом второго типа», обозначив новую парадигму инцеста.

Так же как перенос является повторением чего-то никогда не существовавшего, так и миф рассказывает о том, что никогда не происходило. В царствах, о которых говорит Монтень, «где прекрасно можно зачать детей с матерью, а отцам совокупляться с дочерями и сыновьями», жители вели такой же образ жизни, как и обезьяны Леви-Стросса: фантазматический. Запрет на инцест мешает реализации генерализованного промискуитета, его « реальность » остается лишь его психической реальностью. Никоим образом не приуменьшая проблематику инцеста, свобода воображаемого лишь означает отсутствие его меры. Степени преступления, а также меры наказания. Не только для «Федры» « inceste » ( кровосмешение ) рифмуется с « funestе » ( роковой ). Во все времена происшествия в Космосе, катастрофы (особенно они) в первую очередь находили объяснение в in cestus. Засуха, наводнения, голод, смерть домашних животных, болезни, рождение чудовищных или дегенеративных детей (монстры, уроды)… – таковы лишь некоторые из возможных тяжелых последствий инцеста, отмеченные или предсказанные мифом или фантазмом. По крайней мере, пока не начнет расти щетина на лице, стирая расстояние между человеком и животным. Так народность На сформулировала свои верования.

Сцена из психоаналитической жизни… Я одолжил этот случай у одной из своих коллег. Однажды ее пациент с непривычной для него самого нетерпеливостью ждал начала своего сеанса. Он готов был решиться на следующий шаг: подать заявление о принятии его в психоаналитическое общество. Находясь еще дома, он ждал момента выхода из своей квартиры без каких-либо видимых намеков на нетерпение, спокойно читая газету. В какой-то момент, посмотрев на часы, он понимает, что может опоздать. Ах, только бы не сегодня!.. На бешеной скорости он спускается по лестнице, влетает в метро, садится в вагон и пытается опять читать газету. Перед закрытием дверей поезда, когда состав готов был уже тронуться, перед его глазами промелькнуло название станции, где ему нужно было выйти. Что делать? Перед ним встал выбор. Проехать назад одну станцию или добраться до дома психоаналитика бегом? Он выбирает второе. Еле дыша, набирает код входной двери, входит в приемную, садится, как всегда, и ждет. Проходит минута, очень долгая… Может, он забыл нажать на кнопку, извещающую о приходе нового посетителя? Он открывает дверь, проверяет. Все в порядке. Проходят еще минуты, ему казалось – целая вечность. Но что она делает? Нетерпение, еле сдерживаемая нервозность и возбуждение – все смешалось. Он опять открывает дверь и с грохотом ее закрывает. Кто-то пришел! Встревоженная всем этим шумом, который развеял свободно плавающее внимание аналитика и свободную ассоциацию лежащего на кушетке пациента, психоаналитик решает посмотреть, что там происходит. Она открывает дверь приемной и обнаруживает сидящего в кресле с оторопевшим видом пациента, который должен был явиться к 18 часам; она говорит ему: «Но вы пришли на полчаса раньше…»

Читать дальше