Натали Зальцман - Инцесты

Инфантильная сексуальность всегда проявляется неуместно, заявляя о себе очень рано. Нетерпение, доходящее до срыва, бессилие, переходящее в отчаяние… Даже если эта маленькая сценка не является первосценой, то очень ее напоминает. У инцестуозного желания тысяча и одна участь; одну из них демонстрирует анализант, который в своем стремлении стать психоаналитиком превращает кушетку в ложе Иокасты. Инфантилизм этого момента, свидетелями которого мы являемся, когда герой дня готов на все, чтобы завоевать свое место, ничем не отличается от торжествующей гордости Арпада, маленького человека-петуха Ференци. С уверенностью ни в чем не сомневающегося человека он заявляет своей соседке: «Я женюсь на тебе, на тебе и на твоей сестре, на трех двоюродных сестрах и на кухарке… Нет, не на кухарке, скорее всего, на матери». Этим все сказано: печатью первичного объекта любви, обязательно инцестуозного и недосягаемого для обладания, отмечено множество замещающих этот первичный объект фигур.

Психоанализ трактует универсальность запрета на инцест по-своему: зачем запрещать нежелаемое? Запрет применяется только к желаемому. Фрэзер, автор книг «Золотая ветвь» и «Тотемизм и экзогамия», отмечал: универсальный запрет ведет к такому же универсальному обобщению инцестуозной потребности. Если «выбор» любого сексуального объекта является наследником инфантильной сексуальности, если каждый объект взрослой сексуальности несет на себе отпечаток первых объектов детства, тогда инцестуозное измерение является имманентным сексуальной жизни вообще. Инцестуозное измерение подпитывает (или нарушает) желание либо вынуждает применить запрет. Таким образом, первые объекты любви становятся объектами вины. «Запрещено любить именно тех, кого природа побуждает любить больше всего», и это вызывает отчаяние у многих людей, в частности, у маркиза де Сада.

Любовь к объекту – это потерянная любовь, целой жизни не хватит, чтобы попытаться вновь обрести ее. Одно из первых и основополагающих открытий психоанализа состоит в обнаружении в образе актуального объекта любви общих черт с первой любовью, какими бы отдаленными они ни казались. Так говорил Фрейд. Вспомним два примера, воспроизведенных/сконструированных в один и тот же период, в начале 1910 года.

Первый касается одного из представителей мужской гомосексуальности в целом, но одной из тех фигур, которые делают выбор эфеба и о которых пишет Фрейд в «Воспоминании детства Леонардо да Винчи». Между точкой отправления и конечной точкой любовного пути появляется сложный механизм зеркал, допускающий игру отражений и инверсию роли вплоть до тотального смешения. Полюбить молодого человека, который отражает влюбленного таким, каким он помнит себя в детстве, любимым своей матерью. Непрерывная любовь между матерью и сыном путем инверсии позиций, инверсии, разрешенной бессознательной идентификацией и нарциссической зеркальностью, пишет «Портрет Дориана Грея». Здесь мы видим, как из-за феномена сгущения идентификация может конденсировать идентичное и противоположное. С одной стороны, она обеспечивает постоянство первой формы любви, а с другой, участвует в вытеснении, отодвигая слишком инцестуозный объект. Женщины уходят из этой любовной жизни, только лишь когда одна из них навсегда завоевала свое место.

Бесспорно, сегодня мы подвержены искушению усложнять фрейдовский анализ. Речь не идет уже только лишь о фигуре нежной, чувственной матери. Она дублируется примитивной, бесцеремонной, даже преследующей тенью, чья гомосексуальная «чувственность», так легко задеваемая/ранимая словами другого, является лишь самым явным ее проявлением. Homos -сексуальность не рассматривается как недооценка инаковости, а скорее, наоборот, как ее чрезмерное признание.

Второй пример находится на другом полюсе широкого спектра мужской сексуальности: мужчина, обладающий женщинами, несколькими женщинами. По крайней мере, двумя – женой и дамой сердца, как было принято говорить в начале ХХ века, во времена Фрейда. Речь идет не столько о количестве женщин, о которых говорится в этом примере, сколько об упоминании своеобразной ситуации, в которой происходит то, что мы называем «самым распространенным унижением». Несомненно, частная жизнь и общепринятое поведение не имеют жестких границ, и Фрейд полагает, что это является определяющей чертой мужской сексуальности.

Проститутка, кокотка, «артистка любви»… После романа Золя таких «униженных» женщин стали назвать Нана. Это та женщина, с которой позволено давать волю нерафинированным вариантам сексуальной жизни. В недавнем фильме герой-гангстер отвечает своему «пси», который спрашивает его, почему он не позволяет себе такого же подготовительного акта со своей женой: «Вы что, этим ртом она целует каждое утро моих детей» – данный пример обогащает перечень того, что Франсуаза Эритье назвала «инцестом второго типа». Одну («актрису») мужчина наделяет чувственностью, другую (жену) – нежностью. У бедных мужчин это разделено надвое: «там, где любят, не могут желать, там, где желают, не могут любить». Вывод, к которому приходит Фрейд, одновременно неприятный и парадоксальный: чтобы по-настоящему быть свободным и счастливым в любовной жизни, надо перебороть уважение к женщине и «ознакомить» ее с репрезентациями инцеста. Как понимать это «ознакомление», позволяющее переживать психически фантазм первосцены, со всем ее насилием и всеми преувеличениями? Унижение (Erniedrigung) имеет одновременно и метафорический смысл (низкого качества), и прямой – снизу ( nieder ), а мужчина сзади ( a tergo ), – та к выходит из-под пера Фрейда, на «респектабельном» языке, на котором он мог сказать то, о чем не принято было говорить. Инцестуозное бессознательное не делает различий, оно разделяет и сохраняет первый объект в двух противоположных аспектах: с одной стороны – Мадонна, с другой – блудница.

Два примера, две судьбы непрерывной любви сына к матери, начиная с раннего периода. Именно так трактует Фрейд инцестуозное желание, с точки зрения ребенка, верного своей первой любви. При этом в обоих случаях позиция взрослого и его сексуальность, скажем, точка зрения Федры, не игнорируется полностью, она, по крайней мере, подразумевается. «Блудница» – это та которая вступает – пусть даже и один раз! – в сексуальную связь с другим – такого ни одной матери не прощается. Каждый ребенок рождается из предательства материнской любви! Что касается Катерины, матери Леонардо, женщины, «не получающей сексуального удовлетворения, ставящей сына на место мужа», то почувствовав себя матерью, она превратилась в воплощение самого сладострастия.