Коллектив авторов - Карл Роджерс и его последователи: психотерапия на пороге XXI века

Из этого определения следует также, что терапевту необходимо обсуждать свои переживания с клиентом всякий раз, когда они принимают устойчивый характер и становятся помехой для реализации двух других базовых терапевтических установок. Изначально Роджерс рассматривал такие моменты самовыражения в качестве «спасательного круга», последнего средства для преодоления чрезмерной вовлеченности терапевта во внутренний мир клиента. С другой стороны, Джендлин указывает на ту пользу, которую и терапевт, и клиент извлекают из бесстрашной демонстрации собственной «несовершенности»:

«Для терапевта “конгруэнтность” означает, что ему нет необходимости всегда представать в лучшем свете, всегда быть понимающим, мудрым и сильным. Я пришел к выводу, что иногда могу быть довольно бестолковым, поступать неправильно, глупо и оставаться в дураках. Я могу позволить этим моим сторонам стать видимыми, когда они обнаруживаются в ходе терапевтического взаимодействия с клиентом. Будучи самим собой и открыто выражая самого себя, терапевт освобождается от множества условностей и препятствий, позволяя шизофренику (или любому другому клиенту) входить в соприкосновение с другим человеческим существом настолько прямо и непосредственно, насколько это возможно» (Gendlin, 1967a, p. 121–122).

Личное присутствие терапевта должно также проявляться в конкретной методологии его работы, в специфических техниках воздействия, используемых для продвижения и углубления процесса самопознания клиента. При этом важно помнить, что «техника» должна базироваться на лежащей в ее основе терапевтической установке, что за ней должен стоять сам терапевт во всей своей целостности (Kinget, 1959, p. 27) и что его метод работы должен соответствовать его личности. Роджерс «с ужасом» замечал, как у некоторых его учеников отражение чувств выродилось в передразнивание, «деревянную технику», не обусловленную той внутренней установкой, которая исходит из стремления терапевта понять клиента и сверить с ним это понимание (Rogers, 1962, 1986; Bozarth, 1984). Эволюция представлений Роджерса о вкладе терапевта в процесс терапии привела к появлению метатеории, в которой внимание акцентировалось на нескольких базовых установках, а конкретные предписания и формулы интервенций становились их фоном. Джендлин так пишет об этой эволюции:

«Формулы ушли – исчез даже тот наиболее типичный для клиентоцентрированного подхода способ реагирования, который был назван “отражением переживания”. Термин “эмпатия” подразумевает, что мы должны постоянно стремиться понять и ощутить переживание клиента с учетом его собственной внутренней системы отсчета. Сегодня, однако, у терапевта существует довольно широкий диапазон форм поведения, позволяющих отвечать клиенту. Я думаю, что именно нежелательный крен в сторону готовых формул и стереотипных реакций был одной из причин, подтолкнувших Роджерса к приданию “конгруэнтности” терапевта статуса существенного условия терапии» (Gendlin, 1967a, p. 121).

Утверждая исключительную важность аутентичности терапевта, а отчасти и просто не веря в силу техники per se [1] Самой по себе (лат.). , Роджерс ревностно защищал право каждого терапевта на свой индивидуальный стиль и не стремился уложить каждого на прокрустово ложе методологии, не отвечающей его натуре. Либеральность Роджерса в вопросах техники общеизвестна. Вот как он, к примеру, комментирует использование в исследовании больных шизофренией широкого спектра различных терапевтических методов:

«Возможно, наиболее важным результатом этих исследований является подтверждение и развитие идеи, что терапия имеет дело главным образом с взаимоотношением и в меньшей степени – с техниками, теорией или идеологией. Эти исследования лишний раз убедили меня в правильности моих представлений. Именно естественность терапевта во взаимоотношении с клиентом является самым важным элементом терапии. Только в те моменты, когда терапевту удается быть естественным и непринужденным, его действия достигают наибольшего эффекта. Возможно, это своего рода «натренированная человечность» (как предлагает назвать это один наш коллега), но по своей сути это не что иное, как соответствующая данному моменту естественная человеческая реакция терапевта. Именно поэтому разные терапевты совершенно по-разному добиваются хороших результатов. Для одного наиболее эффективным оказывается жесткий, требовательный, не допускающий возражений, оправданий и увиливаний стиль взаимодействия с клиентом, поскольку именно так этот человек наилучшим образом проявляет себя. Для другого терапевта подходит более мягкий и теплый подход, поскольку именно таким человеком этот терапевт и является. Опыт нашего исследования значительно укрепил и расширил мою убежденность в том, что именно тот человек, который способен открываться в определенный момент времени – достигая максимальных для него глубин такой открытости, – и есть эффективный терапевт. Быть может, все остальное не имеет значения» (Rogers, 1967a, p. 185–186).

Далее мы постараемся показать, что из столь уважительного отношения к индивидуальным терапевтическим стилям отнюдь не следует, что открывается зеленый свет для «безоглядного экспериментирования». Внимание к происходящему с клиентом, как и постоянное следование за ходом его переживаний, остается непреложным условием наших терапевтических интервенций.

Конгруэнтность как непременное условие принятия и эмпатии

Рассмотрев конгруэнтность терапевта с точки зрения его «личного присутствия», попытаемся исследовать основное значение данного понятия и обсудить значимость конгруэнтности для терапевтической работы. Прежде всего конгруэнтность требует, чтобы терапевт был в психологическом смысле хорошо развитым и интегрированным, то есть требует высокой степени «целостности» (или «здоровья») и хорошего контакта с самим собой. Это означает, в частности, смелость в признании своих недостатков и слабых мест; спокойное и в определенной мере терпимое принятие своих положительных и отрицательных сторон; способность открыто и без оправданий принимать свою внутреннюю жизнь, быть в контакте с ней. Терапевт должен обладать цельной идентичностью и достаточно сильным ощущением собственной компетентности; личной эффективностью в близких и интимных отношениях, не искаженной влияниями со стороны своих собственных проблем. Сильное Эго и хорошее знание себя можно назвать двумя краеугольными камнями конгруэнтного способа бытия (см., напр.: McConnaughy, 1987).

Конгруэнтность и принятие связаны между собой: нельзя быть открытым опыту клиента, если нет открытости своему собственному опыту. А без открытости не может быть и эмпатии. В этом смысле конгруэнтность является «верхним пределом» способности терапевта к эмпатии (Barrett-Lennard, 1962, p. 4). Иначе говоря, терапевт никогда не сможет продвинуть клиента дальше того пункта, в котором находится он сам как человек.