Deirdre Moss - Поезд до Дублина

– Здорово, правда? – я, объятая кардинально новыми ощущениями, даже сначала не услышала голос отца из-за спины. – Говорил же, тебе придётся по вкусу. Только не расслабляйся, – на этих словах я встрепенулась и наконец обернулась полностью. – Это ещё не финиш.

– А где же тогда финиш? – мои глаза сощурились.

Папа пробежался глазами по окружавшей нас панораме, для большей точности сверился с наручными часами, и лицо его вдруг приняло озабоченное выражение.

– Ох, чёрт, – оставив вопрос без ответа, он схватил меня за запястье и чуть ли не силой выволок из объятий деревьев, кустов и невесомого сумеречного духа. – Скорее. Если не поторопимся – рискуем опоздать, и тогда всё будет насмарку.

Отец, такой большой, сильный и мускулистый, сейчас, почти как горный козлик, ловко скакал по камням всё выше и выше, я же из последних сил старалась за ним поспевать. И, вроде бы, у меня почти получилось нагнать папу, но тут ноги как назло меня подвели. Кеды, которые я непредусмотрительно надела, оказались жутко скользкими, и при каждом шаге то и дело норовили сбросить меня куда подальше. И именно в тот момент они почему-то решили показать себя во всей красе. Стоило мне ступить на очередную импровизированную ступеньку, носок мой предательски поехал в неведомые дали, и я совершенно неэстетично шлёпнулась плашмя, разбив при этом коленку.

От моего вопля, наверное, проснулись и подумали о надвигающемся конце света не то что все птицы, но и люди по ту сторону холмов. Было очень больно, я лежала, ощупывая пальцами уже ставшую влажной рану и не видя возможности встать, когда ко мне откуда-то сверху подлетел не на шутку встревоженный папа.

– Господи, как ты умудрилась? – он сел на корточки и, подхватив за подмышки, попытался привести меня в сколько-нибудь вертикальное положение. – Сильно болит? Идти можешь?

Я не отвечала, только смотрела в сторону, а глаза мои меж тем вовсю слезились. И из-за этого было дико стыдно, ведь я всё-таки была уже взрослой и ничуть не плаксой. Колено болезненно ныло и конденсировало на себе кровяные капельки, подобные сверкающим в предрассветной заре рубинчикам, но я решила терпеть, вот ещё.

– Мёрфи, – папа с укором, однако не без явной нервозности, заглянул мне в глаза. – Не глупи. Ответь. Вдруг у тебя перелом? А если не скажешь, то нога может срастись неправильно и кривой стать. Не поскачешь тогда уж по камням-то.

– Ничего у меня не перелом! И ничуточки не больно! – резко, с жаром выпалила я. – Дурацкие кеды!

Отец по-доброму усмехнулся.

– Вижу я, как тебе не больно. Ну, давай сюда своё колено, – он достал из кармана штанов чистый носовой платок в голубую клетку и промокнул им рану. – Держи так, герой.

– А я не плачу! И идти тоже могу, вот! – я держалась гордо, но платок всё же приняла.

– Не плачешь, это молодец, – папа взъерошил мои тогда ещё недлинные, свалявшиеся за ночь вихры и, поразмыслив с секунду, вынес предложение. – Слушай-ка, садись лучше – я тебя довезу, – он повернулся спиной и поставил руки таким образом, чтобы мне удобнее было вскарабкаться к нему на спину.

Но я оставалась непреклонна.

– Нет! Нет-нет-нет! Я сама, – и, прихрамывая и стиснув зубы от ощущения, словно мою ногу кто-то снова и снова полосует лезвием, я поковыляла по камням. Однако и папа не собирался так просто отступать. Он снова встал передо мной и спешно объяснил:

– Да дело не в этом. Я вижу, что ты очень мужественно себя ведёшь. Ты умница, это понятно. Просто так мы точно нескоро доберёмся, а посмотри, – кивок в сторону намечающейся вдалеке, у горизонта, пламенно-лиловой зари, уже настоящей, – совсем скоро рассвет. Давай, отбрось на время все принципы и скорее садись.

Крыть было нечем. Всё, что мне оставалось – это не без боли взобраться на отцовскую широкую спину и, придерживая одной рукой платок, а второй – обнимая папу за шею, подобно настоящему рыцарю с боевым ранением, поскакать к вершине.

Успели как раз вовремя. Стоило мне только спустить ступни на густую траву, сплошь покрывавшую всю площадку, куда мы прибыли, наша лощина озарилась первыми несмелыми, как бы прощупывающими границы дозволенного лучиками восходящего солнца. Они появлялись постепенно, словно облизывая всё на своём пути, издалека, откуда-то со стороны тех поселений, что наблюдались нами ранее. Если же брать в расчёт саму долину, то я и папа оказались одними из первых объектов, попавших под постепенно распаляющееся солнце. Стоит ли говорить: это обстоятельство привело нас в неописуемый восторг!

– Хэхэ-э-э-й! Лю-ю-ю-юди!! – кричал папа. Нас всё равно никто бы не услышал. Ведь те, кто уже не спал (а таких в выходной день было очень и очень мало), вряд ли пошли бы сейчас на прогулку в холмы. А если бы кто и услышал – что же, пусть. В конце концов, чего стесняться, когда торжество под острой приправой юности души так и рвётся наружу, заставляя любить всех, весь мир вокруг?

– Мы первые! Первые! – вторила отцу я. Осознание того, что мы одни такие безумные, которые спозаранку упорхнули невесть куда, чтобы встретить рассвет, будоражило мою детскую кровь и заставляло только сильнее пылким, молодым сердцем влюбиться в жизнь. Про коленку я напрочь забыла и прыгала, танцевала, заливаясь счастливым смехом и чувствуя себя совершенно превосходно.

– Посмотри, – папа подхватил меня на руки, невзирая на то, что мне уже шесть, и я довольно тяжёлая. – Вон там, – могучий палец перед моим лицом указал в самую гущу деревни, туда, где…

– Наш дом! – ахнула я в ещё большем восхищении. Жёлтенький, яркий, он выделялся среди по большей части белых и коричневых деревянных построек и выглядел, словно канарейка в стае воробьёв. – Там, наверное, сейчас мама спит.

– Уповаю на это, – хмыкнул папа. – Ей-то мы не сказали, куда идём. Ох и влетит же нам, если до будильника не вернёмся. Небось, весь дом на уши поднимет и сама перенервничает.

Отчего-то кадр с отчитывающей нас мамой вместо вполне оправданного страха вызвал у меня лишь новую волну хохота. Я, переполненная новыми потрясающими впечатлениями, заливалась, отчаянно трясясь, прямо у папы на руках, а он, не сумев устоять, скоро тоже подхватил от меня смешинку. Так мы и стояли, нет, парили надо всем нашим крохотным-громадным миром, поминутно тыча в какое-нибудь здание пальцем и предполагая, что же там может делаться. Я и папа общались словно старые друзья, хотя кем, как не ими, мы являлись? Машины на дороге встречались нашим радостным улюлюканьем, а когда по рельсам заколесил привычный товарняк, мы и вовсе зашлись в срывающемся на визг «Чух-чу-у-у-ух!». И самым приятным во всей этой обстановке было то, что я и папа на этой живой стене были абсолютно, совершенно одни, и никто в целом мире не мог вмешаться и прервать момент триумфа двоих отчаянных скалолазов Хьюго и Мёрфи Уолшей.