Владимир Хаманов - Наблюдатель

… «Если бежать под дождём – промокнешь меньше.»

«Почему?»

«Ну, чем быстрее бежишь, тем меньше капель на тебя попадёт.»

Иногда на неё находит желание объяснять всё и вся на свой собственный лад.

«Ну, а если это не дождь, а ливень?»

«А в ливень нормальные люди сидят дома и вздрагивают от раскатов грома. Вот.»

«А ненормальные?»

«А ненормальные сидят в лу… Это ты про меня?»

Она терпеть не может зонтиков; говорит, что человек с зонтиком смахивает на голосующего

идиота.

Надулась. Делает вид, что обиделась.

«Да нет же, ничего подобного!»

Само оскорблённое достоинство. Как умеет однако заставить почувствовать себя виноватым!

«Ну что ты? Честное слово – я не тебя имел в виду…»

«Кого же, интересно узнать?»

Пытаюсь поймать её за руку и притянуть к себе.

«Но-но, мужчина! Я буду орать: «Насилуют!»

«Ладно, сдаюсь; виноват. Признаю. Раскаиваюсь. Осознал. Прошу помиловать.»

Смягчается: «Ну-у не знаю, не знаю… Подумаю об этом на досуге… Посмотрю на ваше поведение.»

Она позволяет поймать себя. Я покусываю её ухо:

«Ах ты, маленький мерзкий прокурор!»

«Подсудимый! Попрошу без фамильярности!.. Кстати, вот наш автобус…»

По мокрой глянцевой улице движется нечто похожее на допотопного мастодонта: автобус подкатывает к остановке, на которой мы стоим, останавливается, открывает двери, пропуская нас вовнутрь. В его моторе брякают какие-то железки, он тяжело вздыхает, закрывая двери и начиная вновь двигаться по улице… Старый, больной, медленно умирающий зверь…

… «Почему ты – это «ты», а я – это «я»?»

«Ты хочешь сказать: почему ты стерва, а я зануда?»

«А если бы я была лысой, я бы нравилась тебе больше?»

«А если бы я был волосатым, как обезьяна?»

« Я бы ловила твоих блох.»

«Спасибо.»

«Не за что.»

Мы лежим на берегу реки. Яркий солнечный день. Мальчишки, купаясь, мутят воду. Она загорает, а я просто лежу рядом, как нечто само собой разумеющееся. Временами мне начинает казаться, что я – всего лишь какая-то часть её и предназначен для того, чтобы она чувствовала себя комфортно. Один из множества органов, составляющих её тело. Не больше.

«Как ты думаешь – мы не слишком шокировали тетю?»

Я начинаю смеяться. Она снимает чёрные очки и недоумевающе глядит на меня:

«Чего ты смеёшься?»

«Да так, ничего…» – я разбегаюсь и ныряю с берега в воду…

…Просторный зал, особенная тишина… Здесь как-то по-домашнему уютно, хоть и нельзя развалиться в кресле и надеть тапочки. Мне нравится приходить сюда, особенно осенью или зимой. Длинные и высокие стеллажи с наполняющими их книгами, определяют границу между двумя мирами…

Какое удивительное чувство – открыть книгу и оказаться столетие или тысячелетие назад… Спорить с Платоном, слушать Гомера, смеяться шуткам Сервантеса и эпиграммам Горация…

Время здесь прихотливо – оно зависит от автора. Книги напоминают кулинарные блюда и кондитерские изыски. Есть красивые, лёгкие и изящные на вкус как кремовые палочки, сладкие, приторные как пирожные и торты; комедии положений – похожи на винегреты, трагедии – на тяжелые мясные блюда. Есть терпкие, как кофе, пьянящие, как молодое вино, крепкие как спирт и ядовитые, как самогон; есть бульоны, супы, холодные и горячие; есть приправы: перец, аджика, сельдерей, петрушка, укроп, горчица…

И есть книги, похожие на хлеб; их читаешь снова и снова, каждый раз ощущая что-то новое в этом давно знакомом и старом. Поваренная книга Дюма-старшего – не бред выжившего из ума

старикана – он-то в этом знал толк; создать новое блюдо, написать новый рецепт – всё равно, что написать книгу; проза это или поэзия…

«Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…» Но вкус ощутить можно.

…Иногда за окном идёт дождь или снег, и так не хочется уходить отсюда, покидать это убежище, этот островок, где всё живет по своим собственным, отличным от внешнего мира, законам…

Яркие пятна ламп на столах, пожелтевшие и посеревшие страницы томов…

Очкастая девушка-библиотекарша безнадёжно влюблена: в прошлом месяце она болела Тургеневым, в позапрошлом – Толстым, а в этом – без ума от Петрарки…

Временами она плачет за своей конторкой так тихо и неслышно, что не замечает этого сама. Я читаю то же, что и она; только она читает оттиснутые на бумаге слова, а я их читаю на её лице: сегодня она в Шекспире. «Ромео и Джульетта»:

«Джульетта пробуждается.

Джульетта:

О, монах!

Где мой супруг? Я сознаю отлично,

Где быть должна. Я там и нахожусь.

Где ж мой Ромео?

(Шум за сценой.)

Брат Лоренцо:

Слышишь, кто-то ходит.

Уйдём скорей из этого гнезда

Заразы, смерти и оцепененья.

Другая сила, больше, чем моя

Предупредила нас. Идём отсюда…

У ног твоих лежит твой мёртвый муж

И с ним Парис. Поторопись. Ты вступишь

Монахиней в обитель. Поспешим.

Не спрашивай меня. Подходит стража.

Джульетта, торопись! Мы на виду.

Джульетта:

Ступай один, отец. Я не пойду.

(Брат Лоренцо уходит.)

Что он в руках сжимает? Это склянка.

Он, значит, отравился? Ах, злодей,

Всё выпил сам, а мне и не оставил.

Но, верно, яд есть на его губах.

Тогда его я в губы поцелую

И в этом подкрепленье смерть найду.

(Целует Ромео.)

Какие тёплые!

Первый сторож:

Где это место?

Веди любезный.

Джульетта:

Чьи-то голоса.

Пора кончать. Но вот кинжал по счастью.

(Схватывает кинжал Ромео.)

Сиди в чехле.

(Вонзает его в себя)

Будь здесь, а я умру.

(Падает на труп Ромео и умирает) »....

Глаза за стёклами очков юной библиотекарши предательски блестят… Я встаю и ухожу, не дожидаясь закрытия. Слишком много прочитано книг, чтобы стать счастливым…

…Странно возвращаться из других измерений в это: всё кажется тесным, маленьким…

Резкие запахи заставляют вздрагивать, и тогда я чувствую своё тело. Не знаю только, моё ли оно? Руки где-то так далеко, а до ног я не успеваю добраться – наступает ночь, я снова куда-то проваливаюсь; там нет никаких ориентиров, нет ощущений, там ни плохо, ни хорошо. Там даже не страшно. Там просто – никак…

Она приходит каждый день, сидит у постели и держит меня за руку. А может быть не меня. Я не уверен. У меня нет сил шевелить губами, и я смотрю ей в глаза: в них столько боли… Неужели я принес ей столько страданий?..

Я чувствую работу. Эти в халатах что-то делают: какие-то странные вещи – это похоже на шаманство. Что-то меняется вокруг, но неуловимо и необъяснимо, как похождения мухи на ослепительно белом потолке. Наверное, ночью я проваливаюсь в него. Он – то самое ничто.

Иногда мне кажется – я начинаю понимать муху; что-то осмысленное проступает в её танце, какие-то смутно знакомые символы; я начинаю понимать её грамматику и её логику, но тут приходит медсестра с каплями и порошками; контакт утерян и муха выделывает на потолке несусветную чушь…