Александр Данилин - LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости

Я попытался закричать и забиться, но мойрот, легкие, руки и ноги были плотно залеплены розовымтуманом… Последнее, что я помню, — это странное физическое ощущение, только не смейтесь, доктор, это было очень страшно, — что на голове у меня появились короткие и кривые, похожие на коровьи, рога. Пришла ясная мысль: единственный способ избавиться от всего этого — покончить с собой, и это нужно сделать немедленно, иначе погибнет не только моя жизнь, но и что-то еще, и это было страшно, страшно настолько, что мое сознание отказывалось это принять…»

Однако пациент обратился к нам не из-за того, что он испытал эти галлюцинации. Он хотел избавиться от эмоционального состояния, возникшего спустя неделю после переживания (и последнего приема наркотика).

«Я сошел с ума. Не знаю, та ли встреча с ужасным божком сделала это со мной или нет, но я изменился. Я потерял уверенность в себе. Не могу описать этого ощущения. Весь мир стал каким-то зыбким, что ли. Я боюсь открыть дверь в магазин не потому, что я боюсь магазина, а потому, что за этой дверью может оказаться вовсе не магазин, а все, что угодно. Я боюсь переходить улицу не потому, что боюсь машин, а потому, что асфальт в местах обозначенного перехода может раздвинуться, и я провалюсь в бездну.

Я могу только лежать на собственном диване и дрожать. Но даже и здесь — если не задумываться о самом диване. Если начать сосредоточиваться на нем, то начинает казаться, что он тоже раздвинется и я провалюсь куда-то».

Конечно, то, на что жалуется больной, — это уже описанная нами дереализация. Но дереализация специфическая. Зыбкость реальности, напоминающая картины Дали, свидетельствует о крайней степени «открытости сознания».

Совершенно очевидно, что твердая почва или поверхность дивана — это то немногое, на что человек может опереться, — материальная константа восприятия. Если материя становится зыбкой, человек не может быть уверен уже ни в чем. Он теряет способность доверять реальности.

Зачем этот пациент пришел к нам?

Он пришел к врачу, чтобы врач попытался внушить ему, что то, что с ним происходит, — лишь иллюзия. Врач должен объяснить, что окружающее по-прежнему цельно и плотно, что на асфальт по-прежнему можно наступать.

А вот если бы, скажем, врачу захотелось внушить что-нибудь прямо противоположное…

Знакомый с мифологией или с юнгианским психоанализом врач может сказать, что Костя, по всей видимости, столкнулся в своем LSD-трипе с одной из главных фигур персидского культа Митры — богом Лионом.

Айон был олицетворением времени и хранил ключи к потустороннему миру. Центральным моментом культа Митры и Айона был тайный обряд посвящения. Во время ритуала в жертву приносился бык, в крови которого купали посвящаемого в веру. Испанский «бой быков» — коррида — является дожившим до современности остатком древних митраистских культов (некоторые исследователи считают их лишь разновидностью религии Диониса).

Костя, по всей видимости, в своем видении уподоблялся то неофиту, готовящемуся к соприкосновению с силами запредельного, то жертвенному животному, готовому к закланию.

Религия митраизма достигла своего высочайшего рас- цвета в Древнем Риме. Поклонение Митре стало на несколько веков основной религией римской армии. Ее легионы распространяли свою веру во все уголки империи.

Отец Кости, грек по национальности, увлекался историей своего народа; в домашней библиотеке были книги по истории Древней Греции и Рима.

Но сам Костя, вероятно, не мог понять ни значения этой галлюцинации, ни ее смысла. От всего переживания остался только страх. Он возник потому, что чуждый сознанию образ языческого божества поколебал подводную часть психического айсберга — бессознательные структуры архетипов, сформированные на протяжении тысячелетнего опыта христианского мышления в России.

В начале терапии Константин воспринимал свое переживание как нечто чуждое своему «Я» — как внушение со стороны. Такое чувство как бы предполагает, что Айон или что-то похожее на него существует вне тела — во внешнем мире. Но мировоззрение не может этого допустить! Возникает противоречие в основных, базовых взглядах человека на мир. Оно выражается в иллюзии того, что весь внешний мир стал незнакомым и чужим — опасным. Мы называем это ощущение чувством «измены» мира — человеку изменяет не близкий, но вся реальность одновременно.

Пользуясь терминами главы о внушении, мы можем сказать, что галлюцинация вызвала страх в сознании пациента, так как его чувство «Я» было не только подавлено наркотиком — оно изначально было «пассивным» (Бехтерев) по отношению к мистическим переживанием — неспособным понять истинного смысла переживания. По В.М. Бехтереву, человек был «не в состоянии выработать логического отношения к предмету внушения».

Восприятие передало сознанию пациента свое ощущение колебаний в фундаменте психического здания в виде чувства зыбкости и ненадежности реальности. Как только мы вместе смогли разобраться в происхождении галлюцинации и в ее значении для появившегося страха, как только образ стал понятен, дереализация исчезла.

В порядке небольшого отступления заметим, что проблематике мистических феноменов во время LSD-сеансов посвящен целый свод специальной литературы. И даже коротко пересказать выборочный перечень ее не представляется возможным. Ясно одно: для того чтобы не сойти с ума в ходе подобных состояний, нужны знания, отнюдь не только медицинского характера. В проблеме LSD смыкаются целые пласты человеческой культуры — психологии, психоанализа, философии и богословия.

Вот несколько описаний другого, но столь же характерного пласта мистических LSD-переживаний:

«…Я стал клеткой «сотового» мозга. Вся Вселенная вокруг состояла из миллиардов сот, и я, моя духовная сущность, заключалась в одной из ячеек этого мира. Стенки моей ячейки были полупрозрачными и текучими. Усилием воли я мог вывести сознание за ее пределы и взглянуть на все со стороны, но это не имело смысла. Можно было догадаться, что эти ячейки складываются во что-то наподобие колонн или что весь этот мир представляет собой один мыслительный аппарат, задачу которого я не знал или забыл…»

«…Космос, в который я внезапно вылетела, был перепончатым. Все обозримое пространство состояло из дуг и арок, образованных слегка светящимися мембранами. Эти мембраны были живыми — во всяком случае, внутри их свершалось нечто похожее на равномерное дыхание. Эта красотища вызывала восторг, смешанный с ужасом. Восторг возникал во мне от красоты неведомого, а ужас — от ощущения, что Вселенная пытается овладеть мною, всасывая меня в себя, и, таким образом, мое бестелесное «Я» сольется с этими мембранами и станет их частью».