Бенджамин Килборн - Исчезающие люди. Стыд и внешний облик

Мать не замечает, что надевает пластиковый пакет на ребенка, и тем самым душит его. Когда же она это замечает, то ребенок почти мертв. В анализе этой женщины наличествует множество подобных образов, в которых она не видит и не может видеть многих вещей. Одной из ассоциаций к этому сну предшествовали слезы, которые она не могла связать ни с чем конкретным. Эту ассоциацию пациентка выразила в форме ощущения, что она никогда не была тем человеком, каким ее хотел видеть отец, и что ее матери вообще не было дела до того, кем она хотела быть. С четырехлетнего возраста она помогала слабым и больным животным – птичкам, белкам и кошкам. Когда она повзрослела, к их числу прибавились голуби, цыплята и бездомные собаки. Она не могла видеть того, на что не смотрели ее родители, даже если это была она сама. Задыхающийся младенец исчезает из поля зрения ее матери, а также из ее собственного взрослого сознания, поэтому она сосредоточилась на помощи животным, даже и не подозревая, что за ними стоит умирающий ребенок.

В своем обычном стиле Пиранделло сравнивает травму с вызреванием посредством повреждения. Фрукты, сорванные для продажи слишком рано, намеренно повреждаются, чтобы они выглядели спелыми. «И именно так мой дух, еще зеленый, обрел свою зрелость» [303]. Когда с беспомощным ребенком жестоко обращаются и его страдания превышают пределы способности понимания его маленькой личности, то ребенок оказывается «вне себя», он переходит в состояние «несуществования», исчезает [304]. Детская травма затрудняет выход из эдипальных конфликтов, иногда приводя к фантазиям о психическом исчезновении и к тревоге по поводу облика. В своем ярком и открывающем широкие перспективы труде о самообладании

Лео Рэнджел отмечает, что самообладание – это «защита от переживания стыда, противовес тому травматическому состоянию, когда вас стыдят, презирают, высмеивают», и, как таковое, самообладание тесно связано с тем, что тебя видят. В таком случае тревога по поводу облика имеет отношение к известным опасениям: станет ли ясно окружающим твое беспокойство о том, видят ли тебя таким, как надо. Рэнджел проницательно замечает: «Пациенты с тревожностью часто меньше мучаются и обеспокоены самой тревожностью, нежели вопросом «заметно ли это?» [305]

Морис Сендак, больше всего известный, пожалуй, своим произведением «Там, где живут чудовища», пишет о своем смятении, когда мать щекотала его ноги, хотя (или скорее потому что) он злился на нее. «Сейчас я очень боюсь щекотки, и тогда я не мог ее спокойно переносить. Я кричал до тех пор, пока она не переставала. Она не могла догадаться, почему я не понимаю, что она выражает мне свою любовь, и это постоянно причиняло ей боль» [306]. Сендаку было больно чувствовать, что он приносит страдания своей матери, страдая сам [307].

С точки зрения фрейдистской концепции ошибочного действия, которая замечательно иллюстрирует идеи данной книги, Макс Бирбом рассказал историю о том, как, когда он был школьником, один мальчик должен был переводить Еврипида и, сомневаясь, предложил (абсолютно неверный) перевод: «И слеза поведет слепца». Эта строка нашла в нем отклик, побудив впоследствии написать вслед за Йетсом:

Итак, в заключение данной книги я хотел бы сделать особый акцент на отношениях между стыдом, эдипальными конфликтами, тревогой по поводу облика и печалью. Люди, у которых тревога по поводу облика и страх исчезновения являются характерными чертами взаимоотношений, с трудом дают выход болезненным чувствам (например, печали). Неспособность нарциссической личности реагировать на чувства окружающих заставляет ее отказаться от слез и создает серьезные препятствия процессу скорби, от чего зависит способность переносить потерю и печаль. Также неспособность плакать указывает на некое глубокое чувство безжизненности, следствие жестокого и беспощадного вытеснения, которое является первичной защитой человека от травмы и от стыда за то, что окружающие увидят твои раны. Маттиа Паскаль хотел устранить любое напоминание о себе. Он сбрил бороду и усы, что символизировало трансформацию. Горевание и скорбь, вместе с пониманием эдипальных конфликтов и динамики стыда, а также способы, которыми они укрепляют уверенность во внешнем облике, являются, как я думаю, основополагающими для проработки циклов ядовитого стыда. Таким же образом, неспособность печалиться усиливает не только ядовитый стыд, но и ярость, отчаяние, тревогу из-за внешнего вида, а также побуждаемые стыдом садо-мазохистические циклы, которые, в применении к общественным деятелям вроде Гитлера или Сталина, могут повлечь за собой непредсказуемые катастрофы.

Чем сильнее фантазии о контроле над внешним обликом (например, в ситуации с фотографиями Сталина), тем сильнее потребность контролировать чувства. Тем более жестокие и подавляющие силы задействуются против печали, тем жестче собственные нормы существования и тем больше человек вынуждает других быть такими, чтобы он мог воспринимать их как репрессивную силу (например, супруги или друзья, которые наверняка будут функционировать как подавляющие). Другими словами, тем больше человек будет зависеть от окружающих, чтобы не понимать неприемлемых для него чувств. Эрзилия полагается на других в том, что они не будут видеть ее, и тогда ей не придется видеть саму себя. Когда она все же открывает себя, то понимает, что умирает, и делает это в ярости, с явным выражением протеста и отчаяния. Сюзен «сломалась», когда не смогла контролировать свой внешний вид, и в итоге обнаружила, что смотрит в зеркало на человека без лица. Сэм, лишившись надежды контролировать собственный облик, фантазировал о своей невидимости, чтобы никто не мог лицезреть его в невыгодном свете, или о том, чтобы быть шпионом – тройным агентом, которого никто не мог бы обнаружить. Однако у динамики стыда есть и другая сторона. Как отмечает Вермсер, стыд может вызвать ощущение героического превосходства.

Чтобы подвести черту истории об Эдипе, позвольте мне привести следующие строки Эндрю Марвелла [308], для которого способность плакать – это способность видеть: