Жан-Мишель Кинодо - Приручение одиночества. Сепарационная тревога в психоанализе

Следующий клинический пример поможет нам понять природу проблемы травматической ситуации сепарации, представленной анализандом, и увидеть, как она может быть проработана в переносе.

Я вспоминаю Поля, который был в отчаянии, поскольку в профессиональной жизни его систематически увольняли и он расставался с женщинами в личной жизни. Поль описывал эти события без какого бы то ни было представления о том, что он сам мог быть причиной этих увольнений. Он мало что помнил о своем детстве, кроме того, что его раздражали мать и отец, который был первым уволившим его работодателем. Несмотря на то, что инициативы Поля, как профессионально, так и эмоционально, всегда начинались с превосходных перспектив, внезапно все менялось к худшему, и он не знал, почему. Он боялся будущего и поэтому пришел ко мне с просьбой о проведении анализа.

Поль начал анализ с интересом и серьезными намерениями. Тем не менее, год спустя он начал говорить мне, что работа все чаще мешает ему посещать сессии и что существуют профессиональные обязательства, которым он должен отдать предпочтение перед анализом. Он стал часто пропускать сессии. Поль никогда заранее не предупреждал меня о том, что не придет на следующую сессию; он говорил об этом вскользь, выходя из комнаты в конце сессии, как будто его пропуски не имели никакого отношения к анализу. Когда я поднимал этот вопрос на сессии, он обычно отвечал, что это вопрос профессиональных обязательств, который касается только его и не имеет никакого отношения ко мне. Столкнувшись с трудностью, а в действительности с невозможностью перенести этот конфликт в сферу наших отношений, я чувствовал все более выраженное раздражение в связи с отсутствием Поля и с его все более частыми попытками оборвать анализ. Я ощущал все возрастающий гнев и, видя Поля, который не проявлял никакой заинтересованности в нашей работе, начинал думать, что, может быть, ему лучше полностью посвятить себя профессии и сделать выбор: приходить на сессии регулярно или оставить анализ.

Потом я осознал, что позволил ему вовлечь себя в его бессознательную игру, и я рисковал дать ему отставку точно таким же образом, как его предыдущие боссы или возлюбленные. Для меня стало ясным, что Поль спроецировал на меня образ шефа, грозящего уволить его: риск увольнения фактически исходил не от меня, а от него самого, и он неумышленно делал что-то, что бы могло заставить меня дать ему отставку. Я проинтерпретировал ему это с нескольких сторон, показывая, как он косвенно действовал на меня, не отдавая себе в том отчета. Он превращал меня в злого шефа, готового уволить его, или в возлюбленную, которая отвергает его, и эти формы поведения постоянно, с самого детства, проявлялись в каждых его новых отношениях. Полю было крайне трудно осознать, что он выбирал такое время для своих профессиональных встреч, которое приводило к частым пропускам аналитических сессий. Он был убежден, что эти совпадения по времени его профессиональных дел и сессий происходили сами собой, и это он воспринимал без протеста, совершая, таким образом, бессознательные действия, которые делали явным его тайное желание получить у меня отставку.

Этот конфликт в переносе был очень мучительным, поскольку представлял борьбу между ним (или его частью, так как он продолжал приходить) и мной по поводу того, что возьмет верх: фантазии или реальность. На протяжении этого периода, в конце почти каждой сессии, Поль говорил мне, что не придет завтра, приводя новые аргументы, извлеченные из «реальности». Зачастую я был под впечатлением реалистичности его обоснований невозможности прийти, а иногда ощущал себя бессильным со своими интерпретациями перед лицом «реальности» ситуации.

Однажды Поль сообщил, что принял предложение новой работы и в ближайшие дни собирается уехать в город, который расположен на расстоянии 300 км от дома. Вместо того, чтобы поддаться волне разочарования, которая угрожала подавить меня, я вновь проинтерпретировал, что он снова отыгрывает свое желание быть брошенным мной, и в конце сессии сказал ему: «До свидания, увидимся завтра», – одновременно думая, что если он действительно уезжает на днях, я больше никогда не увижу его. На следующий день, несмотря на его резкое заявление, Поль вовремя пришел на сессию и рассказал мне сновидение, темой которого был аборт, и после этого я больше никогда не слышал об отъезде.

Это важное сновидение пробудило в нем воспоминание: когда он был ребенком, мать несколько раз говорила ему, что пыталась прервать беременность, когда вынашивала его, а когда он родился, она сказала, что не хотела этого ребенка. Благодаря этому воспоминанию, связанному со сновидением об аборте, мы поняли, что, угрожая прервать анализ, бессознательно Поль превращал меня в аналитика-мать, который пытается избавиться от своего анализанда-ребенка. Все это вновь распалило гнев Поля в отношении отвергающей матери, которую он начал обвинять в том, что она разрушила его жизнь, забывая при этом, что все же она, хотя иногда и проявляла тенденции к отвержению, была любящей и заботливой матерью. Поль смог выразить свой гнев и обиду не только в отношении семьи, но и в отношении меня и «анализа», так что угрозы прервать анализ в реальности были заменены словесными угрозами, которые можно было интерпретировать и прорабатывать. Поль осознал, что сам играл активную роль в своих увольнениях; анализируя свои отношения с отцом, он смог понять, что отец сделал все возможное, чтобы удержать его, пока Поль сам не вынудил отца прогнать его. Он понял, что так же было и с женщинами, которые, в конечном счете, покидали его, поскольку он многократно проецировал на каждую их них образ матери, прерывающей беременность.

Все более осознавая свои фантазии и их сильное влияние на реальность, Поль стал лучше воспринимать внешний мир и свой внутренний мир и взаимоотношения между реальностью и фантазиями. Он смог четко разграничить, что относилось к прошлому, а что – к настоящему, и что делать с компульсивным повторением травматической ситуации, о степени реальности которой мы никогда не узнаем. Поль так же осознал, что ненависть к матери, связанная с ситуацией, в которой он чувствовал себя травмированным, мешала ему увидеть ее любящей и любимой матерью и что то же самое относилось к его чувствам к отцу.