Сборник статей - Теория семейных систем Мюррея Боуэна. Основные понятия, методы и клиническая практика

Следующий клинический пример содержит попытку создать открытую систему отношений со смертельно больной пациенткой, ее семьей и медицинским персоналом. Будучи консультантом в одном из медицинских центров, я получил приглашение провести демонстрационное интервью с родителями, дочь которых страдала эмоциональными нарушениями. Войдя в комнату для интервью, я узнал, что у матери девушки – рак в терминальной стадии, о чем хирург сообщил отцу, а отец – семейному терапевту; мать же ничего об этом не знала. Работая со своими пациентами, я непременно обсудил бы эту тему с семьей, но здесь я был вынужден срочно принимать решение, учитывая, что возможности провести последующие встречи не будет. Это интервью наблюдала большая группа профессионалов и стажеров. Вначале я предпочел избегать опасной темы. Начало интервью было неловким и трудным. Потом я решил, что тему рака следует обсудить. Примерно через десять минут я спросил мать, как она думает, почему хирург, ее семья и все другие близкие люди не сказали ей о ее раке. Без всяких колебаний она сказала, что думает, что они боялись говорить об этом. Она спокойно сказала: «Я знаю, что у меня рак. Я знаю об этом уже некоторое время. До этого у меня были опасения, но они сказали мне, что это не рак. На время я им поверила, подумав, что это были мои фантазии. Теперь я знаю, что это рак. Когда я спросила у них и они ответили «нет», что это означало? Это значило, что либо они лжецы, либо я сумасшедшая, а я знаю, что я не сумасшедшая». Затем она стала описывать свои чувства со слезами, но полностью контролируя себя. Она сказала, что сама она не боится умереть, но ей хочется прожить достаточно долго, чтобы увидеть, что дочь стала самостоятельной. Ей не хотелось, чтобы дочь осталась на попечении отца. Она говорила с глубоким чувством, но плакала мало. Мы с ней были самыми спокойными людьми в комнате. Ее терапевт вытирала слезы. Муж реагировал шутками и смешками по поводу живого воображения жены. Чтобы его реакция не заставила жену замолчать, я сделал несколько замечаний, посоветовав ему не мешать жене излагать свои серьезные мысли. Она смогла продолжить: «Это самое глубокое одиночество. Я знаю, что должна умереть, и не знаю, сколько времени мне еще отпущено. Я ни с кем не могу поговорить. Когда я беседую со своим врачом, он говорит, что у меня нет рака. Когда я пытаюсь поговорить с мужем, он шутит. Я пришла сюда поговорить о своей дочери, а не о себе. Я отрезана от всех. Вставая по утрам, я чувствую себя ужасно. Я рассматриваю в зеркале свои глаза, чтобы понять, нет ли у меня желтухи и не распространилась ли опухоль на печень. Я стараюсь быть веселой, пока муж не ушел на работу, потому что не хочу его огорчать. Потом я остаюсь на весь день одна со своими мыслями, просто плачу и думаю. К приходу мужа я стараюсь собраться. Я хочу скорее умереть, чтобы больше не притворяться». Потом она перешла к некоторым другим мыслям о смерти. Девочкой она чувствовала обиду, когда люди ходили по могилам. Она всегда мечтала быть похороненной в мавзолее над землей, чтобы люди не могли ходить по ее могиле. «Но, – сказала она – мы бедные люди. Мы не можем позволить себе мавзолея. Когда я умру, меня похоронят в могиле, как и всех». Техническая проблема этого разового интервью состояла в том, чтобы дать возможность матери выговориться, сдержать тревогу отца, мешающего ей говорить, и надеяться, что их терапевт в дальнейшем сможет продолжить процесс. В течение одной сессии невозможно сделать много для открытия эмоционально закрытых отношений такой интенсивности, хотя отец сказал, что он будет пытаться слушать и понимать. Помощь, оказанная пациентке, состояла в частичном выходе из той закрытой системы, в которой она жила. Терапевт сказала, что она знала про рак, но ждала, когда мать расскажет об этом сама. Это типичная позиция профессионала в области психического здоровья. Собственная эмоциональность терапевта не давала клиентке говорить. В конце интервью мать произнесла, улыбаясь сквозь слезы: «Мы провели час, прогуливаясь по моей могиле, не так ли?» Когда я прощался с ними в холле, она добавила: «Когда вы вернетесь сегодня домой, поблагодарите

Вашингтон [46]за то, что они прислали вас сюда». Более сдержанный отец сказал: «Мы оба вам благодарны». После этого в течение нескольких минут мы обсуждали интервью с наблюдавшей его аудиторией. Часть группы была в слезах, большинство молчали, несколько человек были настроены критично. Критически настроенный молодой врач заявил, что женщине была причинена боль, она лишилась надежды. Я был доволен, что это разовое демонстрационное интервью было посвящено данной теме. По дороге домой я думал о разнообразии реакций аудитории и о проблемах тренировки у молодых профессионалов способности контролировать без вытеснения свою собственную эмоциональность до такой степени, чтобы они могли быть более объективными в вопросах, связанных со смертью. Я подумал, что легче будет тренировать тех, кто плакал, чем тех, кто интеллектуализировал свои чувства. Это пример хорошего результата в единичной сессии. Он иллюстрирует интенсивность закрытой системы отношений между пациентом, его семьей и медицинским персоналом.

Примерно 25 лет назад я наблюдал клинический случай, который иллюстрирует основной вопрос следующего раздела этой главы. Молодая женщина пришла на психоанализ с запросом: «Помогите мне похоронить мою мать, прежде чем мы перейдем к другим проблемам». Ее мать умерла 6 лет назад. Клиентка неделями плакала. В то время я практиковал в рамках теории переноса и интрапсихической динамики. Эта фраза клиентки приводилась впоследствии для иллюстрации положения теории систем о непроработанных эмоциональных связях между людьми, которые продолжают оказывать воздействие на протяжении всей их жизни, влияют на важные отношения в будущем и управляют течением жизни. Имеется возможность использовать похороны для того, чтобы полностью

«похоронить умершего тогда, когда он умер». Немногие события в жизни человека дают такой толчок к разрешению непроработанных эмоциональных связей, как серьезная болезнь и смерть.

Ритуал похорон в той или иной форме существует с тех пор, как человек стал цивилизованным существом. Я полагаю, что он выполняет одну важную функцию, приводя оставшихся в живых в непосредственный контакт с умершим, а также с его близкими друзьями; он помогает оставшимся в живых и друзьям разорвать отношения с умершим и идти по жизни дальше. Я думаю, что положительная функция похорон состоит в том, что в этот период высокой эмоциональности родственники и друзья входят в максимально возможный контакт с болезненным фактом смерти и друг с другом. Я считаю, что похороны были наиболее эффективны, когда люди умирали дома в присутствии семьи, когда семья и друзья сами делали гроб и производили захоронение. Сейчас общество не допускает этого, но существуют разумные способы осуществить личный контакт между телом умершего и окружающими.