Коллектив авторов - Арт-терапия женских проблем

Практическая терапия могла бы научить гуманитариев некоторым приемам работы со сферой «личного», а также более оптимистичному взгляду на область иррационального. Но и внутри самой психологии спор между личным и объективно-безличным иногда принимает крайние формы [3], а учет внутренней жизни терапевта в работе с клиентом, его постоянный и осознанный контакт с самим собой – достаточно трудная задача.

В свою очередь психологи чаще всего получают доступ к методикам и инструментам гуманитарной науки (в том числе связывающим области теории и практики) в довольно отрывочном виде. Не является исключением и область гендерной психологии. Так, с одной стороны, некоторые идеи феминистских, марксистских исследователей усвоены здесь достаточно глубоко, с другой, представления о целостности взгляда гуманитарной теории на культуру как на систему исторических, социальных, властных и иных напряжений не возникает (Hogan, 1997, 2003; Малкина-Пых, 2006; и др.).

Некоторой бессистемностью с этой точки зрения страдает и область арт-терапии – особенно при контакте с современной гуманитарной «критической теорией», чаще всего исследующей изображение как текст, нарратив, знак и находящейся в постоянном конфликте с традиционными теориями искусства и идеями «чистой визуальности». Исследователь-гуманитарий, даже поддерживая одну из конфликтующих сторон, чаще всего представляет историческую подоплеку спора и видит свое место в происходящей полемике и на профессиональном поле. Психолог же, «подключаясь» к критической теории на более поздних этапах ее становления и пользуясь уже наработанными методиками (зачастую просто «модными» в тот или иной момент), вынужденно упускает из виду важные части спектра, например более ранние теории гуманитарной науки.

Цель данной статьи – попытаться связать между собой арт-терапию, мой личный опыт и теоретические, исторические размышления ученого-гуманитария. При этом речь идет не просто о «человеческом» измерении моей жизни, но об анализе неясных и неявных ощущений, возникавших у меня во время работы с художественными объектами и редко находивших выражение в научных текстах. Произведения традиционного искусства, новые визуальные медиа и тексты оказывали колоссальное, но неосознанное влияние на мою жизнь. Степень и глубину этого влияния я начала понимать только при работе над этой статьей. Более того, закончив ее, я обнаружила ряд новых путей исследования – они не были очевидны, пока я не осмыслила собственный эмоциональный отклик и не вернулась снова к «теории».

Значительная часть данного самоисследования связана с попытками понять специфически «женское» в моем опыте. Это стало неожиданностью, ведь исследователь и профессионал в современной культуре – существо довольно бесполое. Для изучения данной темы есть ряд специально отведенных мест, к примеру, феминистские университетские штудии или глянцевые журналы; в иных же областях упоминать о своей «женской сущности» не принято. Тем не менее, эта часть моего «Я», как оказалось, неотделима от определения темы исследования или выбора методов анализа материала. Эта статья стала для меня уникальной возможностью увидеть новый пласт собственного опыта и рассмотреть разные периоды формирования моей собственной – женской, семейной, родовой, культурной, человеческой – идентичности, синтезировав их в рамках единого и связного дискурса, текста «с картинками».

Для понимания логики статьи необходимо предварить ее информацией фактического характера. Здесь важны две параллельные линии.

Во-первых, это факты профессиональной биографии. По образованию я филолог, окончила МГУ, здесь же защищала диссертацию, но большую ее часть писала в искусствоведческом междисциплинарном институте Варбурга (Лондонский университет), сотрудники которого занимаются проблемами преемственности между «классической традицией» и современностью. Вернувшись в Москву, я неожиданно для себя на время практически оставила науку и полностью ушла в «культурную» журналистику (ИД «Коммерсант»). Я публиковала в газете «Коммерсант-daily» рецензии на фотовыставки, ездила на фестивали, стала признанным «фотографичеким критиком». Увлечение журналистикой частично объяснялось и тем, что я осознала недостаточность университетского опыта, необходимость его «размыкания» в общественную жизнь. Я также начала писать статьи и колонки на «женские темы» в различные издания. При этом я продолжала активно преподавать в университетах (МГУ, ЕГУ), постепенно возвращаясь к научным публикациям.

Мои первые контакты с психологами и, в частности, арт-терапевтами, состоялись около трех лет назад. В тот момент редакции приложения к журналу Cosmopolitan («Магия Cosmo») нужен был человек, который бы умел «хорошо писать» о своем личном опыте (в том числе посещения тренингов), но не имел бы при этом практического представления о психологии. Благодаря этой работе я заинтересовалась работой ведущих российских терапевтов; вместе мы придумали ряд совместных проектов, которые постепенно начинают воплощаться в реальность.

Во-вторых, это факты моей собственной жизни. Я начала свой путь к взрослению в подавленном состоянии. Среди причин этого – череда смертей в семье, которая произошла, когда мне было 11–16 лет. В 17–18 лет у меня начались приступы паники. Внятной диагностики и профессиональной помощи я в тот момент по ряду причин не получила – возможность личной терапевтической работы я открыла для себя совсем недавно, на достаточно развитом этапе моей осознанности, как финальный штрих к уже проделанной внутренней работе. В юности я носила одежду в серых и черных тонах, ощущала себя неженственной. Вся моя дальнейшая жизнь была «прокладыванием» более гармоничного пути и переоткрытием собственного «женского начала», установлением связи с моей интуицией и бессознательным. Качество моей жизни начало улучшаться в том числе и потому, что я была в постоянном контакте с произведениями искусства и сама создавала разнообразные творческие продукты как ученый-исследователь, арт-критик, журналист, писатель, клиентка психологов и их коллега, пришедшая из другой сферы.

В данном разделе на конкретном примере я рассматриваю три целостных «системы» работы с личным опытом: миф в не вполне обычном для психолога преломлении; иной, не привычный для современной культуры тип контакта с нарративами и зрительными образами; историческую науку как активный инструмент и «оболочку» работы с личным опытом.

Начну с того переломного момента, когда я впервые осознала: «я несчастна». Диссертацию в 1997–2000 гг. я писала по «Аркадии» Филипа Сидни, английскому роману эпохи Возрождения (конец XVI в.). Часть работы была посвящена ренессансным образам на стыке слова и изображения: эмблемам, импрезам, «говорящим картинам» (так называемым «экфразам»). Последние – это словесное описание произведения искусства, реального или воображаемого: при помощи текста оно пытается создать иллюзию изображения. Одна из таких «говорящих картин» по неясным для меня самой причинам привлекла мое особое внимание. Это было описание женщины по имени Филоклея, горюющей из-за расставания с родителями и возлюбленным. Девушка сравнивалась с Венерой, плачущей об убитом Адонисе (Мусвик, 2003).