Валерий Гиндин - Психопатология в русской литературе

Но может быть, виной нескончаемой меланхолии послужили какие-то, невнятно описываемые, болезни в детстве Ивана?

Писатель был уверен, что темя его с детства не совсем заросло и, что мозг его – на том месте, где небольшая впадина, – сверху прикрыт одною кожею. «Когда я еще был в пансионе, школьником», – говорил он, – «всякий раз, когда кто-нибудь из товарищей пальцем тыкал в темя, со мною делалась дурнота или головокружение, и так как детский возраст не знает жалости, то иные нарочно придавливали мне темя и заставляли меня чуть не падать в обморок» (Я. Полонский). А вот еще одно любопытное свидетельство уже самого писателя. «Ростом я был в 15 лет не выше семилетнего. Затем совершилась изумительная перемена после 15 лет. Я заболел. Со мной сделалась страшная слабость во всем теле; лишился сна, ничего не ел, и когда выздоровел, то сразу вырос, чуть ли не на целый аршин. Одновременно с этим совершилось и духовное перерождение. Прежде я знать не знал, что такое поэзия; а тут математику с меня точно сдуло, я начал мечтать и пописывать стихи» (Д. Садовников).

Уже юношей Тургенев обращал внимание современников на некоторые странности в поведении.

Н. В. Станкевич предостерегал своих приятелей в Москве не судить о Тургеневе по первому впечатлению. Он соглашался, что Тургенев неловок, мешковат физически и психически, часто досаден, но он подметил в нем признаки ума и даровности, которые способны обновлять людей» (П. Анненков).

Несколько лет спустя И. Панаев описывает Тургенева совсем не так: «Я встречал… довольно часто на Невском проспекте очень красивого и видного молодого человека с лорнетом в глазу, с джентльменскими манерами, слегка, отзывавшимися фатовством. Я думал, что это какой-нибудь богатый и светский юноша – и был очень удивлен, когда узнал, что это Тургенев».

Ну, если мы коснулись портретной характеристики Ивана Сергеевича, что для психиатра-физиогномиста чрезвычайно небезынтересно, посмотрим на трансформацию внешнего облика писателя.

В период 1844–49 гг. – это высокий, широкоплечий юноша с полным красноватым лицом, завитыми черными волосами.

В обществе его не любили, считали фатом и воображалой. И. Гончаров при первом знакомстве с будущим писателем увидел позирующего, рисующегося франта, подражающего Онегину и Печорину, копирующего их стать и обычай. В то же время И. Гончарову облик Тургенева показался некрасивым – аляповатый нос, большой рот с несколько расплывшимися губами, и особенно подбородок. Все это придавало Тургеневу какое-то довольно скаредное выражение. Поражал более всего голос неровный, иногда писклявый, раздражительно-женский, иногда старческий и больной с шепелявым выговором. Зато глаза были очень выразительны, голова большая, но красивая, пропорциональная корпусу, и вообще все вместе представляло круглую рослую и эффективную фигуру. Волосы до плеч.

К. Леонтьев отмечает барски прекрасный профиль, холеные красивые руки, обворожительную улыбку. На B. C. Аксакову неприятное и противное впечатление произвели выражение глаз писателя Тургенева.

Она пишет, что писатель «может испытывать часто физические ощущения, а духовной стороны предмета он не в состоянии ни понять, ни почувствовать». Эти воспоминания относятся к 30–35 летнему писателю.

Много позднее Ги де Мопассан писал о Тургеневе, как о «настоящем колоссе с жестами ребенка, робкими и осторожными. Голос его звучал очень мягко и немного вяло, словно язык был слишком тяжел и с трудом двигался во рту…» Далее Мопассан вспоминает: «Это был человек простой, добрый и прямой до крайности. Он был обаятелен, как никто, предан, как теперь уже не умеют быть, и верен своим друзьям – умершим и живым».

П. Ковалевский дает такую портретную характеристику пятидесятилетнему писателю: «Наружность Тургенева была изящно-груба, барски-аляповата, в смысле старого настоящего барства, еще по-русски здорового, на приволье наследственных тысяч десятин и тысяч душ, мускульно развитого и только покрытого французским лаком».

«В предпоследний год жизни Тургенев предстает сгорбленным постаревшим, передвигавшимся с большим трудом, но с прежней чудной «русской головой» с тихой, как будто застывающей, застенчивой улыбкой, с усталыми, необыкновенно добрыми глазами, серыми, небольшими, но в которых мерцал какой-то странный, тихий свет» (А. Олсуфьева).

В год смерти (1883) – «худой, слабый, изнуренный, словно восьмидесятилетний старик. На руки его было страшно смотреть, нос был длинным, глаза впали. Круглое лицо тоже удлинилось, волосы поредели, пожелтели и сбились, голос еле можно было расслышать» (А. Островский).

Но вернемся к странностям писателя.

В период 1844–49 гг., когда Тургеневу было около тридцати лет, В. Белинский описывает какие-то припадки, которыми писатель страдает два раза в год: «У него делаются судороги в груди, он раздирает себе руки, плечи, грудь щетками до крови, трет, эти места одеколоном и облепляет горчичниками». Что это были за пароксизмы, каков был их характер в дальнейшем? Современники не упоминают об этом более.

В возрасте 25–30 лет Тургенев любил «школьничать», изображал на своем лице «зарницу или молнию».

«Фарс этот начинался легким миганием глаз, подергиванием и перекашиванием рта то в одну, то в другую сторону и это с такой неуловимой быстротой, что передать трудно, а когда начиналось изображение молнии, то уже вся его физиономия до того изменялась, что он был неузнаваем; все его личные (лицевые) мышцы приходили в такое быстрое и беспорядочное движение, что становилось страшно» (В. Колонтаева).

Он мог в гостях вскочить на подоконник и кричать петухом, то просил позволенья представить сумасшедшего, то драпировался в мантилью хозяйки дома, бегал по комнате, прыгал на окна, изображал страх чего-то, или страшный гнев (Н. Огарева-Тучкова).

Впоследствии свидетельница этого представления Н. Герцен писала: «Странный человек Тургенев! Часто глядя на него, мне кажется, что я вхожу в нежилую комнату – сырость на стенах, и проникает эта сырость в тебя насквозь: ни сесть, ни дотронуться, ни до чего не хочется, хочется выйти поскорей на свет, на тепло. А человек он хороший».

Но самая главная странность молодых и зрелых лет – это тоскливая меланхолия с изрядным присутствием ипохондризма.

Современники в своих воспоминаниях постоянно описывают различные хвори писателя, особенно те, где речь идет о каком-то урогенитальном заболевании, требующем каутеризации и бужирования мочеиспускательного канала. Видимо бурная и не очень разборчивая сексуальная жизнь писателя дала свои плоды. Многие годы Тургенев страдал каким-то заболеванием мочевого пузыря, которые врачи того времени называли «невралгией». Особенное обострение возникло в 1856–58 гг. Сам Тургенев говорит о том, что боль в пузыре порядком мешает. Л. Толстой в письме к В. Боткину пишет: «Они оба (Тургенев и Некрасов) блуждают в каком-то мраке, грустят, жалуются на жизнь…Тургенева мнительность становится ужасной болезнью…» и в том же письме: «У Тургенева кажется, действительно сперматорея… он жалок ужасно». Вот эта мнительность, ипохондризм преследовал писателя до самой смерти. Мало того, в последние годы жизни присоединились и сенестопатии: «Тургенев часто объявлял, что он «очень болен» и всегда воображал в себе какие-то необыкновенные болезни: то у него внутри головы, в затылке что-то «сдирается», то точно «какие-то вилки выталкивают ему глаза» (НА. Островская).