Коллектив авторов - Арт-терапия – новые горизонты

Миссис Ли ничего не сказала о том, как ее зависимость от героина и крэка влияет на отношения с Кристиной. Мне показалось, что она, настаивая на «решении проблем» Кристины, с одной стороны, пыталась избежать обсуждения своих отношений с дочерью и, с другой стороны, признавала свою потребность в помощи, надеясь, что арт-терапия каким-то образом компенсирует те недостатки, которые характерны для их взаимоотношений.

У миссис Ли было семеро детей от трех мужчин – четверо мальчиков (12, 14, 18 и 20 лет), Кристина (11 лет) и две младших дочери-близнецы (4 года). Несколько месяцев назад дети были взяты под временную опеку и иногда в выходные дни посещали центр. Миссис Ли надеялась, что дети будут возвращены ей после того, как она закончит программу лечения. У 14-летнего мальчика имелись поведенческие нарушения, в связи с чем он был помещен в школу-интернат. Кристина же и ее брат по имени Марк жили вместе с матерью в центре. Отношения между ними были весьма напряженными.

Кристина считала, что ее братьям уделяется больше внимания, чем ей, и что ее младшие сестры более любимы матерью, потому что они еще маленькие. Отец Кристины и Марка оставил семью, когда Кристине было шесть лет, после чего она встречалась с ним очень редко.

Кристина была высокой, стройной девочкой. У нее были живые, карие глаза и темные волосы, едва закрывавшие уши. Она всегда пребывала в движении и много жестикулировала. И хотя я, работая с ней, иногда испытывала сильную фрустрацию, я все еще с теплотой вспоминаю ее. Кристина отличалась дружелюбным, любознательным характером; она всегда оживленно беседовала со мной и шутила. Ее голос звучал по-детски.

Иногда ее выразительная манера общения отвлекала меня от деталей, требовавших особого внимания. Желание получения одобрения со стороны окружающих в некоторых случаях делало ее весьма уязвимой. Было очевидно, что она не чувствует себя в достаточной степени защищенной и в общении с новыми людьми не ощущает своих личных границ.

Закончив свой разговор с миссис Ли, я услышала, как Кристина громко спросила: «Ну что, моя арт-леди уже пришла?» Через секунду она, улыбаясь, заглянула в комнату через внешнее окно.

Во время оценочной сессии, состоявшейся на следующей неделе, Кристина находилась в состоянии радостного возбуждения. Она заявила: «Я – единственная, кто занимается арт-терапией». Затем спросила: «Вы художница? И вы будете меня учить каждую неделю?» Я объяснила ей, что такое арт-терапия и каковы правила работы. Она проявляла нетерпение и, казалось, была готова заниматься всем, что бы я ей ни предложила. Когда я сказала, что она может выражать через рисунок то, что она чувствует, Кристина сразу же спросила: «Значит ли это, что я могу быть неряшливой и случайно капнуть краской на пол?» Я почувствовала замешательство и сказала: «Похоже, быть неряшливой важно для тебя».

Я почувствовала, что она меня проверяет. Опасаясь проявлений контрпереноса, я осознавала, что Кристина начинает улавливать различия между психотерапевтическими и повседневными отношениями, возможно, надеясь использовать эти различия как механизм «расщепления». Она, наверное, неосознанно могла попытаться защитить свое хрупкое Я путем обозначения этих различий. Было видно, что она довольна тем, что ей предоставлены возможности, не предоставленные Марку, и явно хотела, чтобы я позволила ей быть неаккуратной, зная, что ее матери это явно не понравилось бы.

Во время первой сессии проявились проблемы психотерапевтических границ и защиты. Кристина периодически называла меня Лиз, но, когда я указывала ей на это, она все отрицала. Работая очень осторожно, она создала схематичное изображение «хорошей» женщины, а затем задала мне несколько вопросов, пытаясь убедиться в конфиденциальности сессий: «Значит, вы не расскажете ни моей маме, ни тем, кто здесь работает, что я здесь говорю?» Удовлетворившись моими ответами, она сказала, что нарисованная ею женщина – это ее тетя, живущая в Лондоне: «Я обычно с ней гуляла и сейчас по ней скучаю» (в дальнейшем я поняла, что этот рисунок являлся одним из первых проявлений переноса на меня). Заметив на ее лице грустное выражение, я сказала, что «всегда тяжело хотя бы на время расставаться с дорогими для тебя людьми или местами». Однако мои слова не вызвали у нее никакой ответной реакции, и я почувствовала, что меня проигнорировали. Она переключилась совсем на другое и достала краски.

Вскоре Кристина молча погрузилась в работу, словно пребывая в каком-то гипнотическом состоянии. Постепенно ее движения становились все более экспрессивными. Выдавив красную и черную краску прямо на бумагу и ударяя по ней кисточкой, Кристина нарисовала «черное небо» и «красных дьяволов».

«Я не хочу здесь ложиться спать в девять часов, – заявила она, – меня мучают кошмары, я вижу, как мама меня избивает. Она относится ко мне, как к ребенку… Она здесь бьет меня на виду у всех».

Затем она создала несколько грязных и небрежных рисунков, испытывая при этом сильное раздражение и обиду. Позже я узнала, что мать накричала на Кристину, увидев, что ее одежда запачкана в краске. Когда я сказала, что пора заканчивать, она явно не хотела уходить. «Вы придете за мной на следующей неделе?» – спросила она. Я подтвердила, что непременно приду и что считаю очень важным продолжать встречаться в установленное время в том же месте. Даже не попрощавшись, она вышла из комнаты и быстро поднялась по лестнице.

Обсуждение

Те темы, которые были подняты во время первой сессии, в том или ином виде проявлялись и в дальнейшем. Однако те способы, посредством которых Кристина пыталась заявить об этих проблемах, постоянно менялись. В ходе первых сессий преобладало защитное расщепление. Я была для нее «хорошим» психотерапевтом, приходящим для того, чтобы спасти Кристину от «плохой» матери. Негативный перенос на меня в форме чувства гнева выражался невербально, главным образом посредством рисования. Это позволяло ей удерживать «плохие» черты самой себя.

Создаваемые ею изображения чертей, «атакующих ведьм», «ужасных скелетов», а также использование красной и черной краски так или иначе были связаны с неосознаваемой темой «жертвы» и «агрессора», сосуществующих в ней самой. Эти образы и краски использовались ею также для того, чтобы выразить чувства, связанные с болезнью и смертью. Обращаясь к этим темам, она, казалось, пыталась убежать от преследовавших ее страхов и конфликтов.

Временами Кристина раздраженно реагировала на свои ошибки и те образы, которые она создавала. Ее сниженная самооценка провоцировала во мне желание ее защитить. Я чувствовала, что Кристина проецирует на меня сильное ощущение зависимости. Я заметила, что на каждой сессии я пытаюсь «защитить» ее психотерапевтическое пространство от Марка, который иногда заглядывал в комнату через внешнее окно. Мои попытки защитить Кристину усиливали ее зависимость от меня и в то же время повышали ее уверенность в своих силах. По мере того, как эта уверенность выросла, я решила, что настал момент открыто обсудить с ней ее защитные тенденции. В то же время я заметила, насколько противоречивы мои собственные реакции на ее поведение. С одной стороны, я испытывала чувство «материнского» удовлетворения, видя, какое удовольствие получает девочка, пользуясь предоставленными ей изобразительными материалами. С другой стороны, я часто испытывала чувства тревоги и сожаления по поводу ее поведения.