Анна Кирьянова - Опыты жизни. Психологические эссе

Скоро мне самой переходить в эту категорию. Если повезет дожить, конечно. Невольно к старухам приглядываешься. Многие хорошо так выглядят, загляденье просто. Макияж, прическа, всякие подтяжки и процедуры. Утешительно видеть такую моложавую старушку. Даму преклонных лет. А некоторые старухи, видимо, живут вечно. Они такие же, как в моем детстве. Платок. Боты. Приталенное пальто с воротником из умершего от бешенства животного. Или даже вечный плюшевый жакет. И суровое морщинистое лицо. Эти старухи мне очень нравятся. В них сила, воля, разум и некоторая загадочность. Сказочные старухи. Решительные и сильные. Такую Раскольников вряд ли зарубил бы топором. Я видела недавно по пути в Башкирию съехавшую в кювет фуру. Никто не пострадал. Фура перевернулась и из нее помидоры рассыпались. Очень много. И целый отряд таких старух решительно грабил помидоры. Вся деревня – одни старухи. Молодые разъехались, мужики спились. Остались одни старухи. Они как пираты действовали. И у каждой был сотовый телефон, по которому она вызывала других знакомых старух. Грабить. Водитель стоял, бессильно опустив руки. В небе кружила стая страшных птиц. А другая такая старуха сидела у метро и продавала жалкие герани и салфетки вязаные. А потом вообще какой-то унылый домашний скарб. Сурово и героически. Я всегда что-нибудь покупала, но вещь не брала, конечно. «Пусть, – говорю, – у вас полежит»… Чтобы не унижать милостыней. Трагическая картина. Если не знать, что потом эта старуха в «пальте» и платке шла в метро, где стоял такой игровой автомат. И азартно бросала в него разменянные пятирублевики. Иногда ей везло, и сыпалась мелочь. Старуха хохотала и опасливо прятала деньги. Иногда – не везло, и старуха бранила автомат и его владельцев. Она разрумянивалась, глаза сверкали. Жизнь продолжалась! Как и у другой старухи, которая смирно сидела на крылечке магазина. Я ей подала денежку. Старуха спрятала денежку в кармане бывшего малинового пальто. И рассказала мне, как в 1956 году поймала диверсанта на территории завода. В темных очках и кожаном черном плаще. Он имел при себе чертежи и гранату. А на крылечке она сидит не для того, чтобы побираться. А чтобы рассказывать про диверсанта. За которого ей дали орден. А на мою денежку она купит своему дедке пива. В утешение, что у него не было такой увлекательной и полной опасностей жизни. И такая же старуха, суровая, в той же униформе, работала консьержем в моем подъезде. Смотрела на всех жильцов пронизывающим взглядом. Как древняя Сивилла, которой ведомы людские сердца. Конечно, ведомы. Недаром почти каждый день у лифта висело объявление, написанное паучьим почерком: «Кто потерял деньги, обратитесь к консьержу» или «Кто потерял золотое кольцо с драгоценным камнем, обратитесь к консьержу». Видимо, некоторые жильцы покупались на уловку. Потому что здоровалась она выборочно. А некоторых обливала холодным презрением. Которые, видимо, хотели получить кольцо с драгоценным камнем. Или другую ценную вещь. Так что ничего страшного в том, чтобы стать старухой – нет. Но не моложавой, с кудерьками и разглаженным лицом. А такой вот – загадочной старухой. А униформу, видимо, им где-то выдают. Об этом не стоит беспокоиться…

Каждый из нас может в такое положение попасть, поэтому я не сержусь и не обижаюсь, когда человек что-то скажет или напишет. А потом – извиняется. Переживает, конечно. Мучительная неловкость. Тягостное чувство. Не знаешь просто, что делать. Извинениями только усугубляешь ситуацию. Молчать – тоже нехорошо… Ох, по себе знаю. Утешает только одна история про художника Репина, который очень любил психиатрию. Горячо увлекался. Приглашал в дом светил-психиатров, вел беседы, впитывал знания. И одно светило, уходя, страшно заинтересовалось портретом мальчика на стене. «Какой изумительный дегенерат!, – в восхищении заявил ученый-психиатр. – Истинный, настоящий дегенерат! Вы гений, господин Репин. И видно, что дегенерат – потомственный. То есть, его родители тоже были дегенераты. Прошу пояснить, что это за мальчик и где вы такой замечательный образчик дегенерата встретили?». Репин скромно ответил: «Это мой сын, Юра». И, наверное, повисла неловкая пауза. И красный как рак профессор поспешил, что-то бормоча, прочь из гостеприимного дома… Лепеча что-то невнятное. Как я недавно. На одной конференции я разговорилась с женщиной-психиатром. Увлекательная профессиональная беседа. Солидная дама-доктор в очках с проницательным взглядом. Слушала внимательно. А я малоразговорчива, но внимание меня просто подкупило. Видно было, что очень интересно новой знакомой меня слушать. А я рассказывала о шапках. Про то, что шапка многое символизирует. Указывает на принадлежность человека к социальной группе, а также – на его психическую нормальность. Шапка царя – признак величия. В высшем смысле – корона, символ власти. Шапка церковного иерарха – то же самое. Намек на связь с высшими силами. Шапками награждали и подчеркивали статус. Или наоборот – на еретиков надевали колпак безобразный, шутовской, чтобы унизить. И шут носил тоже такую дурацкую шапку – с бубенчиками, нелепую и странную. Что означало его полную ненормальность. Оторванность от законов общества. Подчеркивало уродство и тела, и психики. Давало возможность говорить все, что вздумается. И особенно я отметила, что психически ненормальные люди с вычурной, причудливой психикой тяготеют к таким же странным и манерным головным уборам. Своеобразным и несколько диким. Как говорится, что в голове, то и на голове. Дама просто глаз с меня не сводила. В раздевалке я платок завязала. Продолжая интересную тему. А доктор достала из рукава шубы очень странный головной убор. С такими меховыми колбасками кругленькую шапку, расшитую бусинами. А на кончиках колбасок – металлические шарики. Вроде бубенчиков… И мрачно надела ее на свою голову. И я скомкано попрощалась. Покраснела от стыда. И мне до сих пор стыдно, когда вспоминаю. Идиотское положение…

Вранье отвратительно. Вранье отталкивает. Ржа есть железо, а лжа – душу, – как говаривал Горький. Когда человек врет, он проявляет неуважение – считает окружающих доверчивыми глупцами. И о таком вранье мы еще напишем и поговорим. Но есть такое вранье, которое у меня лично вызывает умиление. И разоблачать не хочется. Век бы слушала… Трогательное вранье. Как у писателя Карла Мая, который врал, что знает девяносто три языка. Финский, норвежский и диалект апачей при этом он не считает. Таких успехов он достиг, потому что спит всего три часа в неделю: скажем, со вторника на среду – час, и потом еще в выходные – два. А остальное время изучает языки. И пишет свои приключенческие романы из жизни индейцев. Это Карл Май рассказывал своим читателям, отвечая на письма, в которых читатели интересовались, как ему удалось стать таким умным и гениальным. Письма читателей он тоже сочинял сам. Очень восторженные хвалебные письма. Ровным счетом ничего страшного нет в таком вранье. Или вот седой генерал в отставке очень любил со мной гулять вечерами. Во дворе. Он меня был старше на сорок пять лет. И был участником войны, награжденным многочисленными орденами за храбрость и мужество. Но мне он рассказывал, как его захватили гестаповцы. И у них в гестапо работала очень красивая дама-психолог. Чем-то похожая на меня. Я понимала, что в гестапо никаких психологов не было. А были палачи и убийцы. Но с удовольствием слушала увлекательную историю про то, как эта дама-психолог раздобыла такие «кошки» – ну, знаете, как раньше у электриков были. И, подчинившись влиянию речей генерала – тогда еще лейтенанта – помогла ему организовать побег. Он слез по отвесной скале, держа в зубах парашютно-десантный нож. А потом помог этой даме порвать с фашистами и начать новую жизнь. И даже подарил ей столик на колесиках и огромный букет алых роз. Так мы гуляли во дворе вечерами. Он был очень старенький, хромал, но держался с военной выправкой. Я очень его любила. И его дикие истории – тоже. Особенно – историю про дирижабль, на котором над фронтом пролетал товарищ Сталин. И вот этак вот помахал рукой лично моему другу. Я знала, отчего сочинял свои истории генерал. Он был очень одинокий. Совсем один. И очень старенький и больной. И он боялся, что если он будет рассказывать правду о кровавых боях и потерях, я не стану с ним гулять. Правда – она жестокая и не слишком интересная. Вот он и придумывал истории, как дряхлая Шахерезада. Чтобы мы ходили по двору под ручку, и я ему поправляла шарф. Который всегда сбивался оттого, что генерал бурно жестикулировал, изображая товарища Сталина на дирижабле. А потом он умер. И я горько плакала. И, когда кто-то вот так вот врет – или фантазирует – я никогда не разоблачаю и не спорю. Это от одиночества. От такого одиночества, когда сам себе готов письма писать, как автор приключенческих романов Карл Май…