Алла Антонюк - Духовные путешествия героев А. С. Пушкина. Очерки по мифопоэтике. Часть I

Когда становится ясно, что «Сон Татьяны» с его картиной «шабаша», в которой бесовские силы впервые были выписаны Пушкиным с такой жуткой фантастичностью, – совсем не простое отражение народных суеверий, то интересно ещё раз перечитать его черновые наброски, где мы находим следующее описание:

Набоков В. В. назвал эти картины «босховским собранием», заметив таким образом, как и Боцяновский В. Ф., что такое изображение чудовищ напоминает картину Иеронима Босха «Искушение св. Антония» («С.-Петербургские ведомости»; 1866, №139). Если вспомнить, что Босх творил на исходе средневековья в страшную эпоху политической напряженности, когда по всей Европе зажигались костры инквизиции, а виселица и колесо становились необходимым архитектурным элементом городской площади и органической частью деревенского пейзажа (вспомним также дыбу и виселицу на рисунках самого Пушкина в рукописи «Полтавы»), то становится ясно, что «Сон Татьяны» связан ещё и с той исторической ситуацией, когда он создавался (1825).

Во времена Босха, на исходе средневековья, идея о приближающемся конце мира определила и особый круг чтения мыслящих людей: это были, также как и во времена Пушкина, библейские пророчества, Апокалипсис Иоанна Богослова, любимого ученика Христа, учения древних мистиков, по которым ученые-богословы искали точной даты конца мира и страшного суда. Кроме «Откровения св. Иоанна» (Апокалипсис) популярным чтением также была «Божественная Комедия» Данте (к которой Боттичелли в 1491—1497 гг. сделал всемирно известные иллюстрации страшных видений дантовского ада).

Непредсказуемая логика потаённых мыслей Пушкина приводит и его к чтению Апокалипсиса и «Божественной Комедии». Мы видели не раз, как своеобразно Пушкин переосмысливал дантовскую идею нисхождения (восхождения) в Ад.

Благой Д. был уверен, что при всей фантастичности (мифологичности) пушкинских «Бесов» (1830) эти образы были всё же реальны и наполнены глубоким общественно-политическим содержанием. Как показывает исследование И. Винницкого, Жуковский также в это же время зашифровывает представления о современной политической реальности в сюжетах античной литературы и средневековых баллад.

Этот вывод смыкается также с выводом А. Тархова, который считал, что нельзя «отказывать пушкинскому созданию – „Сну Татьяны“ – в историческом содержании и видеть в нём только отражение народных суеверий». Этому он приводит ряд своих доказательств: «Гёте, используя в „Фаусте“ народную мифологию, наполнил её современным содержанием, Катенин, создавая вслед за Жуковским (и в споре с ним) русскую балладу, пишет „Наташу“, где жених оказывается мёртвым потому, что погиб на Бородинском поле, а Бородинское сражение происходит в день именин героини (26 августа – Натальин день)». Далее Тархов представляет ещё ряд доказательств того, каким образом сам Пушкин даёт понять, что Пятая глава его романа не столь чужда историческому и политическому содержанию.

Из дневниковых записей самого Пушкина мы узнаём, что он вступил в кишинёвскую масонскую ложу «Овидий» 4 мая 1821 года. О какой-либо его активности, участии в мистических исканиях – мало что известно. Но Пушкин, скорее всего, хорошо разбирался во всех мистериях тайных обществ и в первоисточниках масонских легенд, большинство из которых было сочинено не только под влиянием иудейских религиозных мифов, но и имело своё происхождение из литературных источников. Пушкин сам пережил в это время увлечение мистической темой заговора дьяволов через всеобщее увлечение его поколения книгой Дж. Мильтона «Потерянный рай» (1667), со всем романтическим демонизмом представившей Сатану и его Ангелов в Аду.

Не только иудейский бог Яхве (его имя вписывалось внутри иудейско-сионистского и важнейшего масонского символа – шестиконечной звезды Давида, которая обладает якобы тайной магической силой), но и сам Сатана стал для масонов «Великим Архитектором Вселенной», а члены тайных масонских обществ – его «вольными каменщиками».

У Мильтона Сатана пробуждает легионы, находившиеся в оцепенении и беспамятстве после их низвержения с Небес. Неисчислимые, они поднимаются, строятся в боевые порядки; главные их вожди носят имена известных идолов. Из бездны мрака по воле «чудесного архитектора» возникает Пандемониум – чертог Сатаны. Сатана обращается к соратникам, утешает их, повелевая собрать общий совет. Адские вельможи восседают там и совещаются. Князья Ада беседуют о несчастном своём положении. Сатана призывает восстать и мстить. Соратники соглашаются с ним:

Вельзевул, Пифон, Велиал, Асмодей, Мерезин, Аббадон, Астарот, Маммон, Азазел – хорошо известные Пушкину имена дьяволов-аристократов из поэмы Мильтона, поддержавших Сатану в его мятеже против Бога. Небезопасная игра в ассоциации с бесами проникла в литературные круги и стала даже некой культурной традицией. Раевский ассоциировался у поколения с Демоном, героем одноимённого стихотворения Пушкина, а Асмодей 11 11 Мстительный дьявол Ада, каратель злодеяний. – стало прозвищем Вяземского в кругу общества арзамасских литераторов, которое он носил даже после роспуска этого общества. В 1820-е годы Пушкин обычно так и обращался к приятелю в своих письмах. Одно из них от 19 августа 1823 начинается почти также, как его «Сцена из Фауста» (1825): «Мне скучно, милый Асмодей…» (XIII, 66).

В самом устройстве масонских лож было много общего с устройством владений Сатаны, северного князя Ада. Многоступенчатость иерархии масонских лож напоминала многоступенчатое устройство Ада с его девятью кругами и правителями в каждом круге. Девять кругов соответствовали, собственно, траектории падения Сатаны в бездну. Как и свита Сатаны, братья-каменщики имели верховное правление, имели степени и чины, и действовали на едином основании. В рассказе Сомова «Киевские ведьмы» (1833) в сцене тайного сборища монстров на Лысой горе, мы уже встречались с описанием президиума тайного собрания «нечисти». В этом эпизоде, скорее всего, пародируется многоступенчатость тайного ордена: «Посреди площадки стояли подмостки о семи ступенях, покрытые черным сукном. На них сидел пребольшой медведь…».