Ирина Млодик - Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости

– А что ты будешь делать здесь, папа? Где собираешься работать? Ты же понимаешь, что учителем тебя в этом городе нигде не возьмут. Не думаю, что мама тебя простила.

– Я это понимаю, дочка, конечно. Сейчас просто. Мое спасение – моя работа. Живи, где хочешь, а тексты на перевод мне посылают по электронной почте. Ничего для меня не изменится, если работу иметь в виду, просто Лерочки уже не будет рядом.

– А почему ты сказал о малодушии?

– Это я о тебе, дорогая, и о своем отцовском долге. Аля – сильная женщина, хоть и очень беззащитная. Мне нужно было вести себя по-другому. Вот именно, что я смалодушничал. Когда она запретила мне видеться с тобой, я был против, возражал. Если ты помнишь, когда вы с Евгенией Степановной гуляли, она, Евгения Степановна, меня жалела, давала с тобой поговорить. А потом соседи твоей маме доложили. Ох и рассвирепела она! – Он помолчал немного, прежде чем продолжить. – Я, дочка, не хотел, чтобы ты в маминой школе училась, понимал, что задавит она тебя. Но она уперлась: «Кто будет тебя слушать, алкоголика. Ты сначала со своей жизнью разберись, а потом меня, педагога с таким стажем, учи, как дочь воспитывать. Еще раз тебя рядом с нашим домом увижу, участкового позову». Вообще-то, конечно, несложно догадаться, что ее здорово ранила эта история с моей изменой, я даже стал бояться, что она меня убить может… И я понимаю, она боялась, что ты к нам будешь тянуться. Твоя мама на все бы пошла, чтобы этого не допустить. Когда мы еще хорошо жили, временами в ней такая ярость просыпалась, что я терялся, Танюшка. Я просто не знал, что делать. А потом… – он махнул рукой. – Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь. Но если я могу еще что-то для тебя сделать, я точно сделаю, мне теперь бояться нечего. «Грех спрашивать с разрушенных орбит! Но лучше мне кривиться в укоризне, Чем быть тобой неузнанным при жизни. Услышь меня, отец твой не убит».

– Пап, ну что ты… – Таня была в смятении. Она, конечно, догадывалась о силе материнской ненависти к отцу, но и за себя было обидно. Ей так недоставало отца. Отрывочные воспоминания о нем были такими светлыми и живыми. Сейчас, рядом с ним, она вдруг явно ощутила, в каком холоде жила все эти годы, в какой нежизни . Ведь рядом с мамой нужно было быть правильной, хорошей, старающейся, потому что «весь город смотрит на тебя», потому что «ни тебе, ни мне не простят ни оплошностей, ни ошибок». Или вот это, главное: «Всегда помни, ты моя дочь! По тебе судят о моей работе! Ты просто не можешь осрамить мать». Какие ошибки? Кажется, она и шагу не могла ступить, чтобы не оказаться под пристальным вниманием кумушек, да что там кумушек! Всех! В их небольшом городке сплетничали все без разбора: и стар, и млад, и мужчины, и женщины. Впечатлений никаких, поэтому все только тем и занимались, что обсуждали чужую жизнь. Даже ту историю с пропавшим Вертером обсуждали потом чуть ли не полгода. Исхудавшего пса через пару недель случайно обнаружили в соседней деревне, Женькиной радости не было предела. Но говорили-то не о Женьке, не о счастливом окончании этой истории, а о Горчаковых. Мол, они ведут «слишком вольную жизнь», которая «других детей развращает». И кого они развратили, спрашивается? Даже будучи ребенком, Таня понимала, что все просто завидовали этому хлебосольному, теплому дому, где были рады любому, кто бы ни пришел. У Горчаковых обсуждались не городские сплетни, не кто с кем романы крутит, а кипели идеи, вспыхивала протуберанцами радость, там все было по-настоящему, не быт, а бытие, жизнь.

– Знаешь, пап, я бы очень хотела отсюда уехать, – призналась Таня отцу, – но мама никогда на это не согласится. В Москве лучше с работой, там больше возможностей, и потом – это не так уж далеко: и электрички ходят регулярно, и автобусом можно добраться. Не знаю, как ты, но я уже видеть не могу этот город. Знаешь, мне даже странно, что ты вернулся.

– Здесь мама моя лежит, дочка, здесь все мне знакомо… Я вот комнату снял возле нового гастронома, у Василия Павловича, помнишь его? Окна выходят на реку, балкон есть, по вечерам закат такой – залюбуешься. Чего еще желать старику? С Василием Павловичем мы присматриваем друг за другом, ему уже семьдесят, ну а мне, считай, почти пятьдесят…

– Ну какой же ты старик, пап, тебе пятьдесят будет только в следующем году.

– Дело не в возрасте, дочка… – вздохнул отец. – Вот что, Танюш, ты должна уехать, если считаешь нужным. Лучше что-то сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть. Мне даже подумать страшно, что я мог тогда не уехать вслед за Лерочкой в Питер. Ничего лучшего со мной не случалось, чем эти годы с ней. Да еще ты, Танюша. Твое рождение и подарок мне, и моя вечная вина. Хочешь, я с мамой поговорю?

– Ну, мама твои советы и просьбы никогда не принимала всерьез как я понимаю. С чего вдруг она тебя в этот раз послушает?

– Придумаю что-нибудь, дочь, не волнуйся. Должен же я как отец хоть что-то сделать для тебя.

Это утро впервые за эти жуткие дни далось ей относительно легко, несмотря на то что, проснувшись, она осознала, что сон, в котором Вадик дома и с ней – это просто сон. А реальность другая: в ней она нелепая, внезапно брошенная любимым барышня под тридцать с сестрой-подругой, сладко сопящей под боком. Живет она в съемной, но давно обжитой квартире. У нее есть работа, на которую нужно будет выходить через три дня, а как решиться на это, нет у нее никакого представления.

Видимо, доктор накануне вкатил ей хорошее успокоительное. Побродила ночью, повспоминала свою прежнюю жизнь, даже отоспалась, да и Ларка, опять же, рядом. И вот Ларку, похоже, пора будить.

Таня накинула халат и пошла на кухню варить густой кофе – верный способ разбудить стадо спящих лосей. Как и ожидалось, Ларка вскоре вылезла на запах.

– Ну что, принцесса, отоспалась? – маленькая великанша отчаянно зевала, подперев по своему обыкновению косяк крепким плечом. – Хм, выглядишь ты явно лучше… Докторишка был прав, тебе покой нужен был. Господи, хоть бы мне заболеть, чтобы мне покой прописали. Тебе хорошо, на работу сегодня не надо. А мне придется. Может, твоего там увижу. Он вроде из командировки уже должен вернуться. Слушай, может, в рожу ему плюнуть, а? Тебе бы полегчало, Тань, скажи?

– Ну перестань, что мы, в деревне, что ли, в рожу человеку плевать? Мне, между прочим, тоже через три дня выходить? Вот представь, как я его увижу, особенно если он будет со своей рыжей, блин.

– О, я придумала! – оживилась Ларка. – Давай я лучше ей в рожу плюну, она мне всегда не нравилась. А что? Рыжая, вся из себя такая благодетельница, тьфу!

Неожиданно обе расхохотались. Таня, представив, как ее подруга ходит по офису и плюется, а Ларка от облегчения: наконец-то принцесса не рыдает, а заливисто смеется.