Победа века

Прошел еще год. Наконец врачи разрешили ему ходить без костылей. Потапенко вернулся на родной Урал и стал водить мирные эшелоны.

Г. Королев

В 1942 году я закончил Челябинское ремесленное училище связи № 14. Мы, монтеры-линейщики, следили за исправностью линий. Скоро мои ребята-однокашники забузили: наши бьются насмерть под Сталинградом, будем и мы проситься на фронт. И вот мы пишем в военкомат одно заявление за другим. В конце концов добились своего: троих, в том числе и меня, в январе 1943 года призвали. Но вместо Сталинграда я попал в челябинские Красные казармы, на снайперские курсы.

Помню, выводил нас старшина для занятий на Миасс, к зданию, на месте которого сейчас находится филармония. В руках у нас снайперские винтовки. Мороз порядочный. Мы лежим на льду (тогда к мосту свозили глыбы льда с тротуаров). И ноги до того заколевают, что начинаешь стучать ботинками по льду. Старшина ворчит: «Не шевелись, ты же убитый. Снайпер должен без движения лежать час, надо будет — два!» Было нам по 17 лет, и очень хотелось попасть на фронт, бить проклятого врага.

Как-то утром старшина выстроил нашу группу и скомандовал: «У кого восемь классов и больше — выйти из строя!» Оказалось нас человек восемь. Так мы попали в Урюпинское пехотное училище, эвакуированное в Пермь. Через шесть месяцев мы — добровольцы — в составе маршевой роты в новеньком обмундировании были направлены под Курск.

В это время под Курск из-под Сталинграда пришла 75-я гвардейская стрелковая дивизия. Почетное наименование она заслужила там. В нее нас и включили. Я смотрел на бойцов-гвардейцев, как на старших братьев, и равнялся на них во всем. С этой дивизией и прошагал не одну сотню километров по Украине. Продвигались мы, в основном, вдоль железной дороги, форсировали реки под бомбежками и обстрелами.

А начиналось все так. Наши войска взяли Орел и Белгород. С боями мы продвинулись километров на сто пятьдесят в направлении Сумской, затем Черниговской областей, участвовали в тяжелых боях под Бахмачом. Хорошо помню свой первый бой. Бежим по кукурузному полю, кругом свистят пули. Все бегут — и я бегу. Все стреляют — и я стреляю. Вперед!

В Нежин наш полк ворвался первым. Москва салютовала в честь нашей дивизии, она стала называться Бахмачско-Нежинской.

В числе первых мы подошли к Днепру. Сейчас места, где шло форсирование, затопило морем. Нам пришлось переправляться два раза. Вот здесь было трудно. Противоположный берег высокий, с него все пристреляно. А на нашем только кустарник да камыш. Мы начали готовиться к переправе. Раздобыли лодки, штук пятнадцать. Саперы разбирали старые домишки в ближних деревнях, сбивали плоты из бревен и досок.

Под утро — на реке еще туман — командир приглушенным голосом строго повторил наказ: не курить, не разговаривать, грести тихо. И скомандовал: вывести лодки и плоты из камыша.

На плоту нас было восемь человек. В центре — батальонный миномет. Плот, конечно, дал осадку и двигался не очень ходко, хотя мы гребли изо всех сил — палками, досками, прикладами, касками. Под прикрытием тумана проплыли не меньше половины реки. Тишина. Уже кое-где стали различать высокую стену берега. Но, видимо, те, кто уже переправился, обнаружили себя. И началось! Река закипела. Разрывы снарядов поднимали огромные столбы воды.

Метрах в тридцати — сорока от берега наш плот перевернуло и разбило. Я ухватился за бревно. Оно было скользким, а в руке вещмешок, в нем патроны, гранаты. Я еле добрался до берега. Только почувствовал почву под ногами — бегом вперед. С меня течет вода, а надо уйти как можно дальше от берега, чтобы не убили. Начинается атака. Но у врага все пристреляно. Приходится окапываться. Песок осыпается, в уши, в нос лезет. А плацдарм надо занять. Артиллерия с того берега расчищает нам путь, беспрерывно бьет по высоким огневым точкам. Но продвигаемся медленно, оружие-то у нас только легкое. Двое суток мы отбивали бешеные атаки врага. Наконец во фланг вышли другие части, и мы сломали сопротивление.

И вот тут меня контузило. Рядом ударила мина из немецкого шестиствольного — с оглушительным треском. И дальше — провал. Сколько я лежал — два, три часа, а может, сутки — в воронке от снаряда, засыпанный полностью, не знаю. Меня вытащили солдаты из соседней части. Видят — автомат, потянули, а ремень у меня был намотан на руку… Не слышу ничего, только по губам вижу — они что-то говорят. Отвели меня в медсанбат. Дня три там побыл. Вот тогда-то и вспомнил, что в день переправы мне исполнилось 18 лет. Немножко стал слышать — и в бой! Попал я уже в другую часть. Это была 322-я гвардейская стрелковая дивизия. Смяли мы днепровскую оборону. Памятны мне и тяжелые бои за Киев, ночной штурм горящего города. Особенно яростное сопротивление — не меньшее, чем на Днепре, — встретили мы под Житомиром. Запомнился Радомышль. Только мы приготовимся, фашист идет в наступление: контратаковал ежечасно, танки шли большими группами. Здесь меня царапнуло осколком в грудь.

…Когда первый раз Тарнополь взяли, там оказалось около 700 машин. Мы захватили огромные склады с оружием, продовольствием. А 11 марта ранним утром враг нас контратаковал, обойдя город с фланга. Завязался ожесточенный бой.

Заменив связиста, я побежал восстанавливать связь и был ранен разрывной пулей в правую ногу. Помню, увез меня на подводе прямо из боя пожилой дядька с бородой. Забросал меня соломой на телеге и помчал. А кругом стрельба, грохот.

Из медсанбата я был переправлен в тыл, в город Кирсанов Тамбовской области. Гипс наложили. Пробыл я там до июня. Постепенно стали восстанавливаться нервы, двигаться пальцы: медсестра по нескольку раз в день заставляла выполнять упражнения. Наконец сняли гипс, и я с палочкой явился на комиссию. Меня направили в запасной полк. Теперь я был не пригоден для пехоты. Многих тогда посылали учиться. Какая у тебя специальность — неважно; какую надо, по такой и готовили. В то время, видимо, требовались стрелки-радисты на штурмовик ИЛ-2. И я попал в школу воздушных стрелков. Был очень рад этому. У меня, бывшего пехотинца, любовное отношение к летчикам. Сколько раз они спасали нас от фашистских бомб и танков!

Проучились мы до февраля 1945 года, получили новую технику и поехали на фронт, под Будапешт. Однако первое время я летал нечасто. Пилоты предпочитали опытных, обстрелянных радистов.

Наши войска вынудили немцев оставить Будапешт. И фашисты озверели. Они стянули всю технику, какую могли, свои новейшие танки — «королевские тигры», самоходные орудия «фердинанд» — и нанесли удар по Секешфехервару. Вот когда началась для нас работа! Не раз я слышал, как пехотинцы прямо с командного пункта просили: «Товарищи, срочно, срочно вылетайте еще, помогите!» И мы летали по многу раз в день, загрузив свой «летающий танк» противотанковыми авиабомбами.