Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Наконец, в 1857 г., когда Энгельс при участии Маркса работал для «Новой американской энциклопедии», был окончательно сформирован взгляд на Бородинское сражение. Основным источником послужил труд Бернгарди (при периодическом обращении к Жомини, которого Энгельс явно предпочитал Клаузевицу). Французская армия, имея в целом около 125 тыс. бойцов, 5 сентября потеснила русских на левом фланге, что позволило Наполеону в день генерального сражения попытаться прорвать этот фланг, «ограничиваясь наблюдением за центром русских». Весь «план Наполеона был построен на ошибках Кутузова». Несмотря на ожесточенное сопротивление русских у люнетов южного фланга и в центре (по мнению Энгельса, «редут Раевского» был взят французами к 11 часам и отбит войсками Васильчикова в начале 12-го), атаку Платова и Уварова (которая «до некоторой степени» расстроила план Наполеона), ситуация для русских складывалась критическая. Будучи сброшены с позиций у Семеновского оврага, «в беспорядке мелкими группами они бежали к Можайску, и их удалось собрать лишь поздно ночью; только три гвардейских полка сохранили некоторый порядок». Уже в 12 часов французы заняли позицию непосредственно в тылу русского центра. Около 3 часов дня русские уступили редут в центре и затем начали общее отступление. Русские потери насчитывали 52 тыс. человек; в строю на следующий день оказалось столько же. Численность французской армии, потерявшей 30 тыс., была значительно большей, особенно с учетом сохранившегося гвардейского резерва в 14 тыс. пехоты и 5 тыс. кавалерии и артиллерии. Французам удалось захватить 40 орудий и 1 тыс. пленных. «Если бы Наполеон ввел в сражение свою гвардию, то, по словам генерала Толя, – писал Энгельс вслед за Бернгарди, – русская армия была бы наверняка уничтожена. Однако он не рискнул своим последним резервом… и, может быть, поэтому упустил возможность заключения мира в Москве» [176]. Энгельс еще не раз обращался к Бородинской битве [177]. Однако, хотя отношение пренебрежительного превосходства к русским у Энгельса постепенно проходило, его представления о Бородине остались, по-видимому, неизменными.

В 1860-е гг., когда в германской исторической науке господствующие позиции все более стали занимать «малогерманцы» (Г. Зибель, Г. Трейчке и др.), превознося деятельность прусской монархии, продолжали выходить многочисленные материалы немецких участников Бородинского сражения [178], наиболее важными среди них были воспоминания Франца Людвига Августа фон Меерхайма (1785–1858), первого лейтенанта саксонского полка Гар дю Кор, впоследствии полковника и адъютанта короля Саксонии, изданные сыном. Вместе с ними были опубликованы письма «с берегов Волги» его командира полковника А.В.Ф. Лейсера, попавшего в день сражения в русский плен. Эти материалы окончательно закрепляли саксонскую версию взятия «большого редута», которая почти напрямую оспаривала французскую версию, ставшую к тому времени символом военной славы и предметом гордости французов. Пройдет 10 лет, и германские войска растопчут французскую армию, с которой они воевали бок о бок на Бородинском поле. Большой интерес представляли также мемуары мекленбуржца Карла Фридриха Эмиля фон Зукова (1787–1863), который в 1812 г. был лейтенантом 4-го вюртембергского полка линейной пехоты в 25-й вюртембергской дивизии корпуса Нея и участвовал в бою у Семеновских укреплений, а также воспоминания Карла Шееля, трубача 2-го карабинерного полка из дивизии Дефранса. Продолжали публиковаться и переводиться на немецкий язык специальные работы [179]. Весь этот поток литературы апеллировал к чувству гордости немецких солдат за подвиги, проявленные на Бородинском поле, звал к новым победам во имя единой Германии и к мщению за страдания и унижения, которые достались немцам по вине французского императора в начале века.

После Франко-прусской войны и образования Германской империи память о Бородинском сражении продолжала оставаться важным формирующим элементом немецкой политической, исторической и военной культуры. Разница заключалась только в том, что коллективная память непосредственных участников событий 1812–1815 гг. теперь все более замещалась коллективными представлениями того поколения немцев, для которого страшная эпопея 1812 г. и последующее освобождение Германии были миром преданий и легенд. Романтизированное восприятие славного прошлого стало определять поступки государственных, политических и военных деятелей, а нередко немецких обывателей и рабочих на рубеже XIX–XX вв. «Государственная германская идея» и «германский дух», – писал наиболее влиятельный в то время историк Ф. Мейнеке, духовно объединивший реформаторов и реакционеров, о 1813 г., – наконец-то «нашли друг друга»: в огне борьбы произошло их мистическое слияние, истинным выразителем которого стало Прусское государство [180]. Важнейшим фактором, предопределившим интерес немцев рубежа XIX–XX вв. к эпохе Наполеоновских войн, и в частности к 1812 г., стала проблема войны для Германии на два фронта. На многочисленных примерах сражений наполеоновской эпохи, в том числе Бородинской битвы, Йорк фон Вартенбург и Фрейтаг-Лорингофен демонстрировали роль морального фактора, под которым они понимали прежде всего гений полководца, для исхода сражения. При этом исход всей вооруженной борьбы, по их мнению, мог быть решен только через сражение. Поэтому в сражении необходимо, хладнокровно жертвуя собственными войсками, добиваться полного уничтожения противника [181]. В данном случае, по мнению прусских военных теоретиков, кампания 1812 г. и Бородинское сражение были свидетельством заката гения Наполеона, но не его принципов. Литература такого рода оказала сильнейшее влияние на немецкий Генеральный штаб, в том числе при подготовке к Первой мировой войне.

На рубеже веков о кампании 1812 г. и о Бородине вышло множество воспоминаний и работ мемуарного характера: воспоминания Г. фон Брандта (1789–1868), человека удивительной судьбы, офицера 2-го полка Легиона Вислы, который поведал о перипетиях борьбы за «большой редут» 7 сентября; целая серия публикаций о действиях 8-го вестфальского корпуса в районе Утицкого леса (подполковника И. Л. Бёдикера, раненного в день битвы пулей в рот навылет, капитана Й. Борке, капитана Линзингена, подполковника Л. В. Конради); мемуары лейтенанта 1-й вюртембергской конной батареи Х.В.А. Флейшмана, бок о бок сражавшегося с батареями 2-го кавалерийского корпуса; воспоминания В. А. Фоссена, немца из 57-го линейного французского полка 5-й дивизии Компана, боровшегося за Семеновские укрепления; лейтенанта К.А.В. Веделя, воевавшего в 9-м полку шеволежеров-лансьеров; и т. д. [182]Были опубликованы на французском языке и воспоминания В. Г. Левенштерна, адъютанта Барклая-де-Толли, представившие взгляд немца с позиции русских и оспаривавшие подвиг А. П. Ермолова в отбитии у неприятеля Курганной высоты [183].