Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Картина в оценках событий 1812 г. существенно изменилась с приходом к власти нацистов. 1813 год превратился в прообраз 1933 года, а Шарнгорст и Гнейзенау стали предвозвестниками воссоединения германского духа и германской власти [197]. На страницах целого ряда изданий рождается «гитлеровское Бородино» [198], наполненное героическими поступками немецких воинов, не имеющих ничего общего с космополитическим духом Запада и рождающих подлинный дух немецкой народной свободы.

Подготовка плана «Барбаросса» заставила гитлеровское командование обратить пристальное внимание на военные аспекты кампании Наполеона в 1812 г. Г. Блюментрит, начальник штаба 4-й армии, наступавшей в 1941 г. на Москву, вспоминал, как накануне войны немецкие офицеры изучали русскую кампанию Наполеона: «Места боев Великой армии Наполеона были нанесены на наши карты, мы знали, что вскоре пойдем по следам Наполеона» [199]. Немцы осознавали, что «все войны, которые вела Россия, были жестокими и кровопролитными… Наполеон считал Бородинское сражение самым кровопролитным из всех своих боев» [200]. Изучение событий 1812 г. показало необходимость разгромить русские армии западнее Днепра и Западной Двины. «Если они смогут, – писал Блюментрит о Красной армии, – отойти нетронутыми за эти водные преграды, мы столкнемся с той же проблемой, которая стояла перед Наполеоном в 1812 г.» [201]. При этом германское руководство ошибочно надеялось, что широкомасштабное использование техники позволит исключить всякую возможность повторения ситуации 1812 г. [202]

22 июня 1941 г., почти в тот же день, что и Наполеон, Германия начала военные действия против Советского Союза. «Перед глазами у меня до сих пор стоит живая картина первых недель войны, – вспоминал в 50-е гг. Блюментрит, – невыносимая жара, огромные облака желтой пыли, поднимаемой колоннами…» Как это было похоже на ту картину, которую нарисовал немец Брандт, совершавший в колоннах наполеоновской армии марш на Москву в 1812 г.! «Воспоминание о Великой армии Наполеона преследовало нас как привидение. Книга мемуаров наполеоновского генерала Коленкура, всегда лежавшая на столе фельдмаршала фон Клюге, стала его библией» [203]. Поразительно похожими были также и настроения солдат гитлеровского вермахта и бойцов Великой армии перед генеральной битвой: «Каждому солдату немецкой армии, – писал Блюментрит, – было ясно, что от исхода битвы за Москву зависит наша жизнь или смерть». На Бородинском поле фельдмаршал фон Клюге (который, кстати сказать, нередко в шутку сравнивал себя с маршалом Неем) обратился к четырем батальонам французского легиона «с речью, напоминая о том, что во времена Наполеона французы и немцы сражались бок о бок против общего врага» [204]. Но, если Наполеон все же смог войти в Москву, гитлеровскому вермахту этого сделать не удалось. Пытаясь проводить параллели между поражением Великой армии и гитлеровского вермахта, генералы Г. Гудериан [205]и Блюментрит указывали на такие общие причины, как недооценка противника, растянутость коммуникаций, что затрудняло снабжение войск, и стратегические просчеты. Причем просчеты Гитлера они объясняли его авантюристичностью, тем, что этот «мечтатель игнорировал время, пространство и ограниченность немецкой мощи». «Наполеон был не французом, – писал Блюментрит, – а итальянцем с Корсики… Гитлер был не чистым немцем, а австрийцем» [206].

После 1945 г. начался долгий путь преодоления немцами страшной трагедии нацистского рейха. У восточных немцев и западных это происходило по-разному. Но важной опорой в прошлом в этом преодолении и для тех и для других были события Наполеоновских войн. Историки ГДР предпринимали попытки провести параллель между предательством немецкими монархами в 1812 г., превратившими своих солдат в пушечное мясо армии Наполеона, и государственными деятелями Третьего рейха, напавшими на СССР в 1941 г. [207]Особое внимание уделялось роли, которую сыграла стойкость русских войск при Бородине для подъема национально-освободительной войны немецкого народа в 1813 г. «Без Бородина не было бы Лейпцига», – сказал крупнейший исследователь Восточной Германии Л. Штерн в 1963 г. на совместной сессии историков ГДР и СССР, посвященной 1813 г. [208]. При этом восточногерманские историки, много говоря о народном немецком патриотизме, не уделяли практически никакого внимания участию немецких воинских контингентов в походе 1812 г. О Бородине говорилось либо словами советских историков П. А. Жилина и Л. Г. Бескровного (в основополагающей для восточногерманской историографии фундаментальной «Германской истории» отмечалось, что при Бородине пало до 50 тыс. офицеров и солдат Великой армии и 40 тыс. русских, и поэтому вхождение Наполеона в Москву только со 100 тыс. солдат стало началом его стратегического поражения [209]), либо вскользь [210], либо вообще ничего [211].

В Западной Германии ситуация была иной. Хотя принято считать, будто вплоть до 1960-х гг. в Западной Германии господствовал тезис о том, что нацистская диктатура являлась разрывом с национальным прошлым, но обращение к тематике наполеоновской эпохи дает несколько иную картину. Скажем, такой влиятельный западногерманский историк, как Риттер, на протяжении 2-й половины 40-х – середины 60-х гг. неизменно проводил идею об исторической связи между гитлеровским фашизмом и тем национализмом, который был связан «с полями битвы под Лейпцигом». «Авантюристам» типа Гнейзенау, пытавшимся мобилизовать массы, Риттер противопоставлял честных солдат-профессионалов, которые при любых обстоятельствах неизменно руководствовались чувством долга [212]. «Разгулу народного духа» западногерманские историки до известной степени противопоставляли организующую и сдерживающую роль монархий [213]. Но это не было реанимацией «прусской легенды». Германия, будь то «революционная» или «прусская», не противопоставлялась Западу, а рассматривалась как его органическая часть.

Подобно тому, как после крушения наполеоновской Франции А. де Виньи поднял вопрос о чести и достоинстве солдата, о чести и достоинстве воина заговорили после 1945 г. и немцы. Пытаясь снять с немецкого солдата ответственность за преступления Третьего рейха, западногерманские авторы обратились к более ранней истории, стремясь показать немецкую армию носителем высших моральных качеств [214]. Решению этой задачи во многом были подчинены издания, где затрагивалась тема Русского похода и Бородина [215]. Эти книги добавляли некоторые детали, но сколь бы то ни было серьезно не влияли на представления немцев о Бородине. Своеобразным отражением новой Германии, в чем-то ставшей интегрированной частью единого Запада, явился выход работ англичанина Дигби Смита, который многие годы служил в натовских структурах в Западной Германии и публиковался под немецким псевдонимом Отто фон Пивка [216]. Его взгляды на Бородино в целом вписываются в англо-американскую традицию, но отличаются большим вниманием к немецким источникам и обнаруживают теплую симпатию к немецким солдатам Великой армии.