Елена Авадяева - 100 великих казней

Иероним вместе со своим другом — магистром Иоанном Гусом — человеком способным, праведным и святым по жизни, решились наконец выступить против такого порядка вещей в Чехии. Они представили королю Вячеславу IV и его сановникам действительное положение дела, указывая на то, что такой порядок приведет в будущем к роковым последствиям, что возможно исчезновение чешского языка (Quod talia tenderent ad destructionem linguae bohemicahs).

Иероним убедил магистра Гуса в необходимости проповедовать на чешском языке, побудил народ к сопротивлению унизительному положению чехов. Гус же, повторяет Иероним, был муж справедливый, святой и благочестивый; правда им никогда не была преступлена. С помощью чешских господ и других граждан Иероним и Гус добились того, что в городском совете Праги чехи получили 16 мест, а немцам предоставлены были два места. Печать университета, учредительная грамота его, привилегии и вольности были отняты у немцев и переданы чехам, после чего немцы покинули Прагу и ее университет. Иероним сообщает далее, что он с магистром Гусом способствовали тому, что однажды возмущенные чехи перебили многих немцев и что вслед затем магистр Гус проповедовал против духовенства и господствующих в церкви порядков, излагая в своих проповедях, в каких нечестивых одеждах выходят священники, какие неприличные пиршества устраивают они, расточая достояние бедняков, сколько блудных деяний совершил клир.

Затем Поджио Браччиолини рассказывает, что происходило на допросе 26 мая.

«Получив, после многих сопротивлений, право голоса, начал он с обращения к Богу. Молил Его подать ему такую мысль, такой дар слова, которые бы послужили на пользу и на спасение души его. Наконец он сказал: „Знаю, ученейшие мужи, что много было превосходных людей, что терпели наказания, недостойные их добродетелей, падая под тяжестью ложных свидетельств, бесчинных доносов…“» (Указываются далее примеры из Ветхого и Нового Завета.)

«Все ожидали, — продолжает Поджио Браччиолини, — что он или очистится, отстранив обвинения, или попросит прощения в ошибках. Но он, не желая признаваться в своих заблуждениях, ни отвергать чужих клевет, прямо начал хвалить Гуса, недавно преданного сожжению, называть его мужем добрым, праведным и святым, вовсе недостойным такой смерти. Заметим, что сам он готов твердо и спокойно подвергнуться какой угодно смерти, уступить своим врагам и столь нагло на него лгавшим свидетелям, которые должны будут отдать отчет Богу, которого уже не обмануть им… Хваля Гуса, говорил: „Ничего он не мыслил против церкви Божией, но против злоупотреблений духовенства, против гордости, тщеславия и пышности прелатов“… Отзываясь с похвалой об учености Иеронима, о приемах ораторских его речей („Голос его был приятный, полный, звучный, с особенным достоинством ораторских движений, как в выражении негодования, так и в пробуждении жалости, которой, впрочем, он не ожидал и не искал“), Поджио Браччиолини замечает: „Не хвалю, если что мыслил против уставов церкви, дивлюсь учености, образованию, красноречию, остроумию ответов; но боюсь, не дано ли ему все это природою на его погибель“. Далее Поджио Браччиолини сообщает, что после допроса 26 мая дано было Иерониму „два дня на покаяние“ и за это время уговаривали его „обратиться на путь истины“». «Но так как он, — замечает Поджио Браччиолини, — неотступно оставался при своих заблуждениях, то и был осужден собором в ереси и предан сожжению. С ясным челом, с веселым, улыбающимся лицом пошел он на смерть. Не боялся он ни огня, ни мучений, ни смерти. Никто из стоиков никогда не переносил смерти с таким твердым духом, как он искал ее. Когда он пришел к месту казни, то сам снял одежду и, павши на колена, стал молиться перед столбом, к которому он нагой был привязан мокрыми веревками и цепью. Потом обложили его по самую грудь поленьями: не мелкими, а большими, наложив между ними соломы. Как только показалось пламя, он начал петь гимн, который прерывали дым и огонь… Когда палач хотел зажечь у него сзади, чтобы он не видел огня, то он сказал: „Пойди сюда, зажги пред лицом моим; если бы я боялся твоего огня, то никогда бы не явился сюда“. Так погиб этот необычайный человек. Я видел его кончину, следил за всем делом…» — так заканчивает интересный свой рассказ Поджио Браччиолини.

История народов Востока знает немало личностей с железной волей, которые шли на смерть за свои убеждения, не изменяя им до последнего дыхания. В числе таких мужественных людей были Бабек, который смело стоял перед палачами халифа и, чтобы враги не заметили как он бледнеет, собственной кровью окрасил свое лицо; Мансур Халл'адж, повешенный в X веке в Багдаде за открыто заявленное: «Я — бог»; Эйн-уль-Куззат, объявленный фанатиками гяуром, облитый нефтью и сожженный; Фазлуллах Найми, которого по приказу сына Тамерлана Мираншаха повесили в крепости Алынджа, а затем его труп привязали к хвосту коня и поволокли по городу.

Однако ни одна из этих казней не была так трагична и мучительна как казнь Насими — мученика больших идей. Именно поэтому вот уже на протяжении более пяти веков его славное имя с уважением произносится на всем Ближнем Востоке как символ мужества, геройства, непоколебимой воли, верности своим убеждениям, о нем создают легенды и пишут художественные произведения. На протяжении веков художники слова, желающие рассказать о непреклонности своих убеждений и верности любви, обычно уподобляют себя бессмертному Насими, этому рыцарю идей, восхищаются его выдержкой, волей и трагической смертью.

Подлинное имя поэта до последнего времени было точно неизвестно, старинные авторы, говоря о поэте, называли его то Имадеддин, то Несимеддин. Но и эти имена не были подлинными, а принятыми в средних веках поэтическими псевдонимами. Однако в арабских источниках, повествующих об истории города Халеба (Алеппо), отмечается, что подлинное имя поэта — Али, что не противоречит действительности, так как это имя упоминается и в поэме «Васиййат-намэ» («Завещание») Фазлуллаха Найми. В проникновенной поэме, написанной накануне своей смерти, Фазлуллах упомянул в числе своих друзей также имена Али и Сеидали, что подтверждают сведения арабских историков — современников поэта.

Различны сведения и о месте рождения поэта. Некоторые местом рождения поэта называют деревню Насим близ Багдада, а также Диярбекир, Тавриз, Шираз, Шемаху и Баку. В результате исследований азербайджанских литературоведов установлено, что поэт родился в Ширване, в городе Шемахе, в середине XIV века. В медресе этого же города он получил начальное образование. Мнение азербайджанских ученых подтверждается также упомянутым выше «Васиййат-намэ», написанным Фазлуллахом в 1394 году, в пору его пребывания под арестом в Шемахе. В «Васиййат-намэ» встречаются упоминания о поэте и его отце — Сеиде Мухаммеде, близкого по своим убеждениям к секте хуруфитов.