Капиталина Смолина - 100 великих театров мира

Жизненное подобие полностью вытесняется чистым вымыслом. В театре идут старинный фарс, театральное переложение библейского сюжета («Песня песней»), религиозная легенда, стилизация под северный эпос, фантастическое зрелище. В произведениях этого типа утверждались мистико-поэтическое видение и фантастическое начало, связанное иногда с откровенной эротикой. Это был нездоровый мир изломанных декадентских эмоций.

В других спектаклях, таких как «Непрошенная» или «Слепые» Метерлинка, сохранялась связь с некоторым подобием жизненной среды (показывались приют для бедных, семья). Но никакой конкретной индивидуальности не было ни в характерах, ни в идеях этих пьес. Герои и приметы быта — все трактовалось как проявление неких мистических, непознаваемых сил. Так, слепые, брошенные на произвол судьбы в глухом лесу, должны были символизировать брошенное перед лицом неизбежности человечество. Все теряет свой реальный контур и все превращаются в символических персонажей. Привычным вещам придавалась непривычная многозначительность. Предметом изображения в спектакле могли стать картины человеческого бреда, ирреальные образы. Жизненная логика заменяется фатализмом — герои либо погибают сами («Ищейки»), либо живут в ощущении смерти («Непрошенная»), либо обречены на неизбежную гибель («Слепые»). Декадентские мотивы пессимизма, болезненные эмоции предчувствия обреченности мира иногда связывались с мотивами анархическими и бунтарскими.

Поль Фор, обращаясь к пьесам-легендам и символическим драмам, стремился выйти из круга только эмпирически наблюдаемых явлений действительности. Он даже задумывал показать на сцене Художественного театра много классических произведений всех стран, времен и народов, подчинив их поэтике символизма. Это должны были быть пьесы Эсхила и Софокла, Аристофана и Теренция, Сенеки и Сервантеса, Маккиавелли и Кальдерона, Марло и Шекспира, Мильтона и Шиллера. Так, Фор предполагал «вырвать» их из социального и исторического контекста. Но поставить удалось только «Доктора Фауста» Марло и «Ченчи» Шелли — оба автора были подвергнуты насильственной мистико-эротической трактовке.

Конечно, репертуарные планы театра были оригинальны — не было в Париже сцены, где предполагалось поэтическое звучание столь различных произведений: по библейским сказаниям, индийский эпос, отрывки из «Илиады» и «Одиссеи» Гомера, диалоги Лукиана, произведения античных авторов — Пиндара, Гесиода, Сапфо, Вергилия, а также старофранцузский эпос, Данте, отрывки из романа Рабле «Гаргантюа и Патнагрюэль». Художественное чтение занимало важное место в деятельности театра Фора. Поэтическое чтение превращалось в целые спектакли. Звучали стихи Ламартина, Бодлера, Гюго. Особое значение придавалось поэзии символистов — Малларме, Верлену, Артуру Рембо. Разрабатывался особый театрализованный стиль чтения стихов — актеры выходили в особых костюмах, действо происходило на фоне декорации. Программное произведение символизма «Пьяный корабль» Рембо исполнял чтец Прад — он был одет в грубошерстный просторный костюм, стоял перед четырехстворчатой ширмой, которая изображала подводное царство. В этом произведении выражалось с огромной силой неприятие символистами законов жизни буржуа. Свободное одиночество корабля, мчавшегося по «погостам морским», отражало собой мечты людей искусства о независимости от обыденной, регламентированной, размеренной буржуазной жизни со всеми ее «общепринятыми» условностями. Рембо, как считали его единомышленники, восставал против «уродства и гнусности правящей буржуазии» . Таков был дух критицизма в спектакле Художественного театра.

Что же представляли собой эти спектакли? Каково было их сценическое решение?

Так, в первом акте спектакля «Госпожа смерть» сцена представляла собой курительную комнату, обтянутую материей черного цвета. В глубине сцены стоял черный диван и черные кресла. Посередине — стол, накрытый черной скатертью. Черный ковер покрывал пол, а по нему ходил герой, одетый тоже в черный домашний костюм. Символическая сцена второго акта должна была показать публике предсмертный бред героя. Она была обставлена странными предметами, лишенными в своем сочетании какого бы то ни было конкретного смысла — это были кусты роз, кладбищенский кипарис. А появление смерти должно было сопровождаться облаками белого мистического тумана.

Как же нужно было играть актерам в таком театре? Необходимость передавать непередаваемое в результате вылилась в сочетание в актерской игре экзальтированности с приемами натурализма (куда же бедному актеру было деть свою телесность в столь нетелесных по идее спектаклях!). Герой пьесы «Госпожа смерть» находился на сцене в «байроновской позе» — отстраненный от всего стоял, скрестив руки на груди, в то время, когда героиня билась в истерике. Актеры театра должны были научиться нейтральной читке поэтического текста. Создания живого индивидуального характера совершенно не требовалось — актер должен был «символически» изображать ту драму, что происходила в душе его героя. Отсюда статичность актерской игры, отсюда — бесстрастная читка стиха и искусственная пластика. Декламация была монотонной, глухой, двигались актеры также в духе стилизации, подражая скорее живописным образам, чем реальному движению человека. Костюмы актеров были изготовлены из простой ткани — это была холщовая материя.

Особую роль в символистском театре приобретало искусство декоратора. В Художественном театре работали многие известные живописцы — Поль Гоген, Одиллон Редон, Эмиль Бернар, Морис Дени. Основным принципом для этой группы художников была стилизация под то или иное живописное произведение или определенную школу живописи. Так, при оформлении спектакля «Девушка с отсеченными руками» за образец была взята манера религиозной живописи «примитива» сиенской школы. Декорация при этом была чисто орнаментальной фикцией. Другой спектакль шел на фоне панно, выполненного Морисом Дени в манере, напоминающей средневековую геральдику — это были красные львы на красном же фоне. Конечно же, стилизация всегда приводит к упрощению. Иногда актеры как бы заменяли собой декорацию — в одном из спектаклей занавес не открывался и не закрывался. Актеры изображали собой некую живописную картину, застыв в указанной позе. Декорации были столь абстрактны, что как-то раз на одном из спектаклей они были поставлены к публике своей изнаночной стороной, но публика этого даже не заметила, так как в этом театре ничто не было похоже на свое подобие. В некоторых фантастических спектаклях сцену и зал в течение всего спектакля разделял прозрачный занавес, — так подчеркивался особый, отличный от обыденного течения жизни характер всего, что происходило на сцене.