Кирилл Королев - Китайская мифология. Энциклопедия

Отражением мифологемы «вечного возвращения» выглядит следующий диалог из трактата «Луньюй»: «Цзы-чжан спросил: „Можно ли знать, что будет десять поколений спустя?“ Учитель ответил: „[Династия] Инь унаследовала ритуал [династии] Ся; то, что она отбросила, и то, что она добавила, — известно. [Династия] Чжоу унаследовала ритуал [династии] Инь; то, что она отбросила, и то, что она добавила, — известно. Поэтому можно знать, что будет при преемниках династии Чжоу, хотя и сменят друг друга сто поколений“».

М. И. Стеблин-Каменский в послесловии к русскому изданию исландского «Круга Земного» удачно назвал эту хронику «праисторией»: «В сознании средневекового исландца не было деления на рассказ о прошлом, отвечающий требованиям, которые предъявляются к истории как науке, и рассказ о прошлом, отвечающий требованиям, которые предъявляются к художественной литературе. Рассказ о прошлом был, поэтому, так сказать, „праисторией“. Пытаться ответить на вопрос, что такое „Круг Земной“, в терминах таких понятий, как „история“ и „исторический роман“, например — толковать его как нечто среднее между ними или нечто, совмещающее в себе то и другое, — это значит приписывать средневековому исландцу то, что было совершенно чуждо его сознанию. Праистория — это нечто резко отличное как от истории, так и от исторического романа, а в известном смысле даже противоположное им.

Праистория отличается от истории прежде всего тем, что задача, которую она себе ставила, была несравненно больше той, которую может ставить себе история.

Праистория претендовала на то, что она правда, а не вымысел, но вместе с тем стремилась к тому, чтобы воссоздать прошлое как живую и полнокровную действительность. Так, хотя автор „Круга Земного“ несомненно осознавал свой рассказ о прошлом как вполне правдивый, он изображал события прошлого как действия и слова конкретных людей, т. е. как живую действительность, которую можно наблюдать совершенно так же, как человек может наблюдать то, что находится перед его глазами и в пределах его слуха. Иллюзии присутствия при событиях, которые описываются в „Круге Земном“, способствует еще и то, что, поскольку события не комментируются, читателю приходится самому догадываться, что скрывается за теми или иными действиями или словами, подобно тому как это обычно приходится делать непосредственному наблюдателю событий».

Это было не «повседневное», а «загробное» имя, которое для умершего выбирал обычно его старший сын. Этим «загробным», или храмовым, именем покойный назывался во время совершения обрядов в храме предков. По замечанию Л. С. Васильева, «подавляющее большинство китайских правителей древности и императоров известны нам именно под их храмовыми именами».

В современном китайском языке этим термином обозначается понятие «революция».

Любопытна заочная полемика двух трактатов — во всяком случае, со стороны «Дао Дэ Цзин», в котором, в частности, говорится: «Когда устранили великое Дао, появились „человеколюбие“ и „справедливость“. Когда появилось мудрствование, возникло и великое лицемерие. Когда шесть родственников в раздоре, тогда появляются „сыновняя почтительность“ и „отцовская любовь“. Когда в государстве царит беспорядок, тогда появляются „верные слуги“».

Классические китайские ноты — гун, шан, цзяо, чжи и юи; они приблизительно соответствуют европейским до, ре, ми, соль и ля. Каждая из этих нот была связана со стороной света, временем года, цветом, элементом социальной структуры. Так, нота гун олицетворяла правителя, нота шан — чиновников, нота цзяо — простолюдинов, нота чжи — дела правления, а нота юи — животных, растения и камни. При первом чжоуском государе, по преданию, к пентатонному ряду были добавлены две дополнительные ноты.

В противовес конфуцианцам, утверждавшим, что править должно человечно, мудро и благородно, легисты требовали неукоснительного соблюдения суровых государственных законов.

Правление династии Хань представляло собой период «мифологического Ренессанса» на территории Китая, когда был фактически восстановлен древний пантеон — правда, «переосмысленный» на конфуцианский лад: так, женские божества стали мужскими и т. п.

Например, умением писать иероглифами. «В условиях развитой иероглифической письменности Китая письменный язык… крайне усложненный и непонятный простому человеку, не имел ничего общего с устной речью. Вычурный и необычайно трудный для усвоения, он был фактически обожествлен в касте его знатоков-ученых, ревниво оберегавших свои привилегии и не помышлявших об его упрощении» (Л. С. Васильев).

При этом при жизни Конфуция практического осуществления его идеи не получили. «Следует помнить, что Конфуций вошел в историю ярчайшим примером того, что нет пророка в своем отечестве. Мудрец, слава которого пережила не только века, но и тысячелетия, оказался неспособным привлечь к себе внимание хотя бы одного из современных ему правителей. И если потомки оценили по достоинству мудрость рекомендаций Конфуция и попытались применить их для лечения китайских бед, не следует удивляться, что поколение, которое отказалось принять эти целебные средства, ввергло себя в катастрофу» (А. Тойнби).

Имеется в виду запрет конфуцианства как государственной идеологии, провозглашенный в 1912 г. вождем китайской революции Сунь Ятсеном.

Г. Гессе употребил это выражение применительно к индуистскому пантеону, однако и в контексте даосской мифологии оно более чем уместно.

Эти «поздние» владыки отождествлялись соответственно с Фуси, Нюйва и Шэньнуном. У двух первых змеиные тела и человеческие головы, а у третьего тело человека и голова быка.

По замечанию Б. Л. Рифтина, образ Юйди, вероятно, сложился под определенным влиянием образа индийского громовника Индры (кит. Шиди), культ которого проник в Китай с буддизмом.

В отличие от Конфуция, историческая реальность которого не подлежит сомнению.

В царствование монгольского хана Хубилая (XIII в.) китайские буддисты добились указа о запрещении и сожжении книги «Лаоцзы обращает варваров», в которой излагалась эта легенда.

Французский синолог А. Форке отождествлял Сиванму с библейской царицей Савской — на том основании, что царица Савская правила «к западу» от Китая. А по замечанию отечественного синолога А. А. Маслова, «предположительно ранний „дикий“ облик Сиванму соотносится с каким-то древним некитайским племенем, обитавшим на западе от основного очага китайской культуры. Речь может идти не о „западе“, что встречается в имени Сиванму (иероглиф „си“), а о народе си — скифах, которые жили в северном Причерноморье. Точно так же в словаре „Эръя“ образ Сиванму ассоциируется с некими отдаленными пространствами на Западе, где жили народности, говорящие на иранских языках, в том числе и некие сэ, предположительно сака на персидском. Считается, что сэ происходили из окрестностей гор Цилянь, что в нынешней провинции Ганьсу, а затем постепенно переместились западнее, окончательно утратив всякую связь собственно с легендой о Сиванму. Существует еще один указатель на возможное родство сэ с Сиванму. Как считалось, именно сэ были как-то связаны с Древним Вавилоном и впервые принесли архитектуру знаменитых висячих садов Вавилона. А по китайским преданиям, на высших отрогах Куньлуня, где обитала Сиванму, существовали именно висячие сады. По другим предположениям, вполне возможно, что китайская богиня Сиванму была не кем иной, как одной из правительниц царства Куши из Мероэ, где найдены захоронения по крайней мере пяти правительниц, царствовавших в период от III в. до н. э. до I в. н. э.».