Александр Кучинский - Преступники и преступления. Женщины-убийцы. Воровки. Налетчицы

Ираида сидела в суде и тянула отчаянно руку. Она надеялась исправить ошибку так, как это делала в школе. Выходит, зря она говорила следователю и даже писала о том, как в бреду Сергей заклинал: «Ну бей же, бей, только в самое сердце, Тома!» Ей вспомнился вечер перед выпиской Сергея. Он подставил руку, перетянутую жгутом, для укола и неожиданно сказал: «А ты красивая, Ирочка». Она тогда просто опешила. Красивая? Она? С этими жуткими бедрами и короткими ногами? С этим издевательским именем, хлопающим, как фанера по стеклу?. С этим толстым носом-картошкой? Ну, полная противоположность его грациозной Тамаре. Впрочем, в одном она явно давала ей фору. Тамарины «стеклянные» глаза не шли ни в какое сравнение с черным бархатом Ираидиных очей. Впрочем, следователь думал иначе. Выслушав взволнованную медсестру, он лишь иронично щелкнул языком: «Подлец, пытается оговорить девчонку!»

На суде было много свидетелей: соседи, сослуживцы, первый муж Тамары и жена Сергея. Она не скрывала своих антипатий:

— Эта бесстыжая разбила нашу семью. Муж хотел вернуться, но она явилась к нам в дом и потребовала отдать Сергея.

Ираиду била дрожь. Она видела, какими глазами смотрит этот балбес на свою непутевую Джульетту. И поэтому не удивилась, когда, получив слово, он заявил с блаженной улыбкой: «Я порезал себя и ее. Она ни в чем не виновата».

На суде вдруг выяснилось, что у Сергея уже есть судимость. Два года назад он получил условно за то, что сломал Тамаре челюсть.

— Боже, какой садист! — сокрушалась в коридоре какая-то толстушка. А Тамарина мать дополнила портрет «садиста» убийственными деталями:

— И вот она в гипсе сидит на балконе, а он ей с соседнего тянет кружку с вином, в которой торчит соломинка. Спаивал, подлюга. Слышу, она Баха на пианино как-то не так играет, а это она «набахалась». Так что вы думаете? Только тот гипс ей сняли, домой ночевать не пришла. Опять он к себе заманил и не выпустил.

Суд приговорил Сергея к 8 годам лишения свободы. Когда его уводили из зала, Тамара пальчиком послала поцелуй.

— Признайся, Ираида, Ромео ранил и твое сердце? — попробовали повеселиться в отделении. Но тихая медсестра закричала вдруг бешеным голосом:

— Да что вы понимаете в любви! Вы объелись ее суррогатами. Любовь — это подснежник, а ваш нос отравлен табаком!

Получилось несколько высокопарно, но всех задело за живое, и о Ромео с Джульеттой стали забывать. Это было нетрудно — жизнь подбрасывала новые сюжеты.

На Восьмое марта Ираиде пришло письмо на больницу. Она прочитала и запьянела, как от шампанского. Сергей ей делал комплименты с изяществом грузчика, танцующего па-де-де. Она ответила тут же — лучистым стремительным слогом, едва просвеченным нежностью и мягкой самоиронией. «Чуткий ко всему красивому, он не мог меня не оценить. Но, оценив, должно быть, испугался. Сложная женщина не менее опасна, чем красивая». Его молчание и неразвившуюся переписку Ираида объяснила себе именно так.

Прошло семь лет. В холостяцкой квартирке больничной медсестры скопилось 34 открытки — 34 скупых привета из зоны, приуроченных к праздникам. А на день рождения в июле открытка почему-то не пришла. Ираида ждала до августа. Потом еще две недели. И ранним утром в субботу отправилась с дежурства не домой, а в противоположную сторону города. Деревья возле девятиэтажки еще хранили ночную прохладу. В тени на скамейке сидели две женщины, молодая — с коляской и пожилая — в рабочем халате.

— Как мне найти Тамару? — спросила у них Ираида.

— Тамару? — удивилась та, что в халате, и сразила ее проницательностью: — А вы — медсестра из больницы?

— Нет, — засуетилась Ираида. — Я из газеты. Была на суде. Хочу узнать, как сложилась судьба «героев».

— Тамара уехала. Замуж вышла, родила второго и поменяла квартиру.

Женщина в халате отвернулась. Она потеряла к ней интерес.

— А за что он ее порезал? — вырвался у Ираиды давно наболевший вопрос.

— Вы не видали Тамару? — подключилась вдруг «молодая». — Мимо нее не пройдешь. Говорят, что у нее бешенство, сами понимаете, какое… Они как в наш дом переехали, так Сергей и свихнулся. А Тамаре что! За ней вечный хвост кавалеров. Появился какой-то Саша… Сергей уже в тюрьме сидел, когда Петр, ее новый мужик, тоже с ножом бросался. Сама ж его подзадоривала: «Если ревнуешь, зарежь!»

«Молодая», довольная «интервью», ушла по своим делам, а женщина в халате будто застыла на лавке.

— Вы, наверное, мать Сергея? — догадалась Ираида. Та кивнула и задрожала лицом.

— Меня ведь парализовало вначале, — пожаловалась она. — Муж выходил. А теперь его парализовало.

— Ничего, осталось уже немного, — попыталась утешить Ираида. — Выйдет через год, жизнь свою устроит. Хорошо, что Тамара уехала. Где она теперь?

— В Харькове, с четвертым мужем.

— А где Сергей отбывает срок?

— Под Харьковом…

«Утро тает быстро, как сосулька, — подумалось Ираиде. — И в тени уже, как в аду».

Она опустила глаза и увидела, что руки женщины покрылись мурашками озноба.

— Что с вами? — всполошилась она. — Вам плохо?

— Я недавно была у сына, — едва слышно сказала мать. — К нему приезжала Тамара. На краткое свидание.

Ночью Ираида сожгла открытки и сложила пепел в конверт. «Ты спалил мое сердце, Сережа» — написала она на листочке.

«Господи, какая мелодрама, — мелькнуло в голове. — Как, наверное, смешно».

Ираида заплакала и выбросила конверт в помойное ведро.

Говорят, сексуальный контакт между мужчиной и женщиной зарождается в первые семь минут. Васин организм заявил о своих намерениях в первые семь секунд. А когда девчонка согласилась дать телефон и написала на клочке бумаги «Пригласить Ларису Тычину», он понял, что это судьба.

— Ну, звонил ты своей тезке? — выспрашивал на следующее утро Стае. А Василий отшучивался, мысленно млея от воспоминаний прошедшей ночи. Он помнил Ларису губами, глазами, ушами и кончиками огрубелых пальцев. И с ужасом думал о том, как вернется теперь домой. Семейная жизнь, такая устоявшаяся и размеренная, казалась далеким прошлым, а некогда родная и уютная Любаня — досадной обузой. Даже дети — Игорек и Маринка, его многолетняя забава и гордость — навевали теперь тоску.

Нет ничего мучительней для человека честного, чем раздвоение личности. Двадцать лет прожив в согласии с женой, Василий сделал жуткое открытие, что никогда ее не любил. Ну разве носил он ее на руках, целовал с упоением пальчики, ревновал ко всему живому! А Люба, словно чуя неладное, была как никогда заботлива. И просто убивала наповал великодушием, вскакивая заполночь с постели, чтоб подогреть чай непутевому, одуревшему от Ларисиного темперамента. Прошел месяц, показавшийся Василию годом. И он первым нарушил табу.