Александр Кучинский - Преступники и преступления. Законы преступного мира. Побеги, тюремные игры

Съемку «Калины красной» Василий Шукшин решил начать именно с этих мрачных мест. Свинцовое небо, спокойная и как бы уверенная в себе водная гладь, серые крепостные стены с часовыми и деревянные мостки, разделяющие ЭТОТ мир и ТОТ, навсегда увековечил кинематограф. Невдалеке от Огненного вытянулся еще один остров под издевательским именем Сладкий. На Сладком живут стражи колонии со своими женами и детьми. Сейчас на нем обитает чуть больше двухсот человек, которые охраняют и обслуживают сотню «вечников». Эта малая часть суши лишена промышленности, и жители поневоле становятся и огородниками, и рыбаками, благо северный край полон пресноводных щедрот. Сахар, мука и крупа на остров подвозятся гужевыми повозками.

Хотя лагерь считается «отсидочным», и мощные производственные цехи здесь не предусмотрены, зеки без работы не остаются. Им поручают шить рукавицы, за которые причитается символическое вознаграждение. Этому нехитрому и почти единственному товару на Огненном предшествовали тапочки. Их начинали шить еще в 60-х (вспомните Егора из «Калины красной», объяснявшего огрубелость своих рук: «Мы тапочки шили-шили, шили-шили»), но тогда они предназначались для ритуальных процессий, а проще говоря, для покойников. Со временем от тапочек пришлось отказаться, чтобы уберечь (!) психику арестанта. Волей-неволей зек вынужден потеть над этими осточертевшими рукавицами: за отказ работать его попросту лишат ежедневной прогулки, что ценится здесь превыше всего. На свежий воздух зек выходит в двух случаях — на прогулку и по нужде. Последнего удовольствия у него отнять не могут.

Остров помнит один-единственный побег, который завершился далеко не лучшим образом. Один из заключенных дождался приезда на остров ассенизаторской автомашины, выбрал момент, когда водитель отлучился на минуту-другую, забрался в цистерну через верхний люк. Вернувшийся водитель подогнал авто к тюремному нужнику, добросовестно откачал из него дерьмо и начал оформлять документы на выезд. В эти минуты зек барахтался в нечистотах и, как он утверждал впоследствии, проклинал все на свете. На контрольно-пропускном пункте цистерну никто не досматривал. Дежурный офицер заглянул в кабину, под днище, ударил печатью и пожелал ассенизатору доброго пути. Беглец очень быстро стал задыхаться в фекальных испарениях. Приоткрыв крышку люка, он жадно глотал воздух и мрачно отхаркивался. Автомобиль не спеша двигался по деревянному мостику, то и дело подпрыгивая на грубых крепях. Вонючая жидкость колебалась, билась о стенки, забивала уши, нос и глаза. Пленник даже не мог вытереть дерьмо с лица: его руки так же были вымазаны нечистотами. Рискуя быть замеченным и уже теряя сознание, бедный зек открыл крышку пошире. Единственным для него утешением было то, что автомобиль все дальше и дальше удалялся от зоны.

Недостачу «личного состава» Огненного выявили спустя несколько часов. Так как лагерные владения размахом не отличались, охрана быстро убедилась, что на острове пропавшего зека нет. В погоню за ассенизатором отправился конвойный взвод. Он подоспел к тому моменту, когда автомобиль уже приготовился слить дерьмо в фекальный отстойник. Прапорщик загрохотал прикладом по металлическому боку цистерны и ласково спросил:

— Ты здесь, сволочь?

Ему ответила глубокая тишина.

— Может, уже захлебнулся? — предположил водитель. На его лице удачно совмещались сочувствие и брезгливость. Один из служивых обошел цистерну: еще чиста. Значит, зек еще там.

— Че, говном подавился? — басил прапорщик, передергивая затвор. — Буду считать до одного, после этого разнесу говновоз. Выныривай, сука!

В цистерне забулькало, крышка люка зашевелилась, и появился предмет, напоминающий голову. Кто-то из конвоя начал громко икать и на всякий случай вытащил носовой платок, другой отлучился в кусты как бы по нужде. Водитель чуть не забился в истерике:

— Ты мне так бочку всю угадишь! Руками, руками не трогай! Вылезай потихоньку, да руками не лапай. После тебя не отмоешь. Что же ты творишь, гад? Не лапай!

Зек в нерешительности возился на цистерне, сея вокруг брызги и потеки. Это жалкое зрелище всем быстро надоело. Водитель робко поинтересовался у офицера: не сможет ли зек помыть его машину? Уж больно неэстетично выглядела ассенизационная емкость. Покуривая «Приму» и щурясь на небо, капитан философски заметил:

— Да не пыхти, дед. Дерьмо — оно и есть дерьмо. Подсохнет — само отвалится. В другой раз смотри, кого в машину берешь. Или ты с этим гавриком заодно? А, дед? Сливай свое повидло побыстрей и езжай за нами.

Водитель замер с гофрированным хоботом в руках:

— Это зачем же?

— А затем, что повезешь его. Или ты хочешь, чтобы мы его к себе в кабину посадили?

Прапорщик заржал и похлопал шофера по плечу:

— Будет в кабине запах, как в парикмахерской.

— Вы что ж, его ко мне в кабину бросить хотите?

— Ага, к тебе на колени.

Оставив побледневшего водителя с его мыслями наедине, прапорщик подошел к машине и крикнул беглецу, сидевшему на краю люка:

— Погодь слазить, гнида. Сейчас полезешь обратно.

Загаженное лицо зека перекосилось:

— Командир, я там задохнусь. Я пешком пойду. Сколько надо — столько и пойду. Я в воду окунусь и помоюсь. Я в бочке подохну.

Когда цистерна опустела, водитель свернул хобот. Он понял шутку прапорщика и веселел на глазах. Офицер приказал зеку лезть в цистерну, а шоферу — закрыть люк. Затем секунду подумал и великодушно разрешил оставить бочку открытой. Но эта роскошь беглеца не успокоила. Защелкали затворы, зек застонал:

— Не глумись, начальник, не терзай. Я уже свое получил. Я пешком пойду, я даже побегу. Я не буду туда лезть.

Последние слова он прогудел уже из бочки. Слегка повозившись внутри, постонав и поматерившись, зек затих. Офицер пошел к своему автомобилю и бросил ассенизатору:

— По коням, золотарь. Поедешь впереди. Просигналим — остановишься. Понял?

Вологодский конвой шутить не любил. Какое наказание постигло беглеца, и так нахлебавшегося горя, осталось загадкой. Во всяком случае, три года за побег ему не «припаяли».

Для узников Огненного начертан лишь один путь — в небо. Свое бренное тело они обязаны оставить здесь — на местном погосте, самом мрачном участке этих краев. На здешнем кладбище хоронят и зеков, и офицеров. Только смерть способна их объединить. Под гранитным или мраморным надгробьем покоится тело служивого, под грубым перекосившимся крестом — останки «полосатого» жителя. На одних табличках — фамилия, имя и отчество, на прочих — порядковый номер. То есть, здесь умирает не Иванов Иван Иванович, а № 189 или подобный трехзначный субъект.