Дмитрий Мамичев - Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы

Через четыре-пять часов они все были у меня. Я велел рассадить их по разным помещениям и ждал вечера.

Я ждал Юдзелевича.

Уже поздно, часов в 11 вечера, Юдзелевич вернулся ко мне с узелком и подробным отчетом, часть которого я уже передал выше.

Что же он нашел при обыске?

Прежде всего, у дворника Семена Остапова, обыскав все помещение со свойственным ему чутьем, он нашел на печке окровавленную на подоле рубаху…

Больше ничего, но это было немало.

Кровавые пятна, видимо, были свежи…

У тех же он нашел тонкие платки, две дорогие наволочки, а затем связку отмычек.

Я рассмотрел платки и наволочки. На них были совсем другие метки.

Белье Ашморенковых было все перемечено очень красивыми, крупными метками, которые я приказал снять, и временно, для образца, взял платок из раскрытого комода.

На найденных Юдзелевичем вещах были метки и А., и 3., и В., видимо, краденные из белья разных господ.

Но и из этих вещей при умении можно было извлечь некоторую пользу.

— Но где же все вещи?

Юдзелевич пожал плечами.

— Они имели время от каких-нибудь двух часов ночи. Может, все продали. Я буду искать.

— Тогда где деньги?

— Деньги можно зарыть в землю. Разве их найдешь так скоро? Действительно, это все бывало, и бывало часто.

— Ну, будем их допрашивать, — сказал я, — веди мне первым этого Агафошку!

Юдзелевич вышел, а я приготовился к допросу.

В кабинет ввели Агафошку.

Я остался с глазу на глаз с одним из предполагаемых убийц, обагрившим свои руки кровью четырех жертв.

Я впился в него взором. Передо мной стоял почти юноша, высокий, худощавый, в засаленной куртке-блузе мастерового. Несмотря на столь молодой возраст, лицо его уже носило отпечаток бурно проведенного времени.

— Скажи, Агафон, ты уже судился за кражу?

— Судиться судился, а только я невиновен был в той покраже. Зря, обычно на меня взвели. Меня оправдали.

— Так. Ну, а зачем ты вмешался в дело убийства в Гусевом переулке? — быстро спросил я, желая поймать его врасплох, огорошить неожиданным вопросом.

— Напрасно это говорить изволите, — спокойно ответил он. — В убийстве этом я ни сном ни духом не повинен.

— Но если ты и не убивал, так зато ты наверное должен знать, кто именно убил.

— А откуда я это знать могу? — с дерзкой улыбкой ответил он.

— Разве ты живешь отдельно от матери? Ведь вы вместе пьянствуете.

— А она тут при чем? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

— Как при чем? Да ведь она уже созналась в том, что убийство в Гусевом переулке произошло при ее участии, — быстро выпалил я.

Агафон побледнел. Я подметил, как в его глазах вспыхнул злобный огонек.

— Вы… вы вот что, ваше превосходительство… — начал он прерывистым голосом. — Вы… того… пытать пытайте, а только сказочки да басни напрасно сочиняете. Этим вы меня не подденете, потому правого человека в убийцу не обратите. Как же это она могла вам сказать, что она убивала, когда она не убивала? Она, хошь и пьяница, а только не душегубка.

Он закашлялся. Я, признаюсь, чувствовал себя не совсем ловко. Этот взрыв сыновнего негодования за честь своей матери, которую он в то же время называет чуть не позорным именем, меня поразил.

— Твоя зашита матери очень похвальна, Агафон!.. — начал я после паузы. — Но ты вот что скажи, где ты находился в ночь убийства в Гусевом переулке? Ведь ты не станешь отрицать, что тебя этой ночью дома не было?

— Действительно, я не ночевал дома.

— Где же ты был?

— У Маньки, моей полюбовницы. Всю ночь у ней провел…

Я нажал звонок.

— Позовите Юдзелевича! — приказал я надзирателю. Через секунду явился юркий Юдзелевич.

— Где же живет твоя Манька? — спросил я Агафона. Он дал подробный адрес.

— Немедленно поезжайте к ней, — тихо обратился я к агенту, — и узнайте, правда ли, что Агафон в ночь убийства ночевал у нее. Словом, все выспросите.

Я отпустил Агафошку, приказав строго следить за тем, чтобы он не мог ни на секунду видеться с другими задержанными.

— Приведите Анфису Петрову!

Это была юркая, бойкая баба с отталкивающей наружностью. Резкие движения, грубый, визгливый голос, — типичная представительница пьяниц-поденщиц.

Она, войдя, истово перекрестилась и уставилась на меня круглыми, воспаленными глазами.

— Ну, Анфиса, ты свое обещание, стало быть, исполнила? — мягко обратился я к ней.

— Какое такое обещание? — визгливо спросила она, даже заколыхавшись вся.

— Будто не знаешь? А вот барыню, майоршу, убила за то, что она тебе 60 копеек недодала. Только вы заодно, должно быть, и еще трех человек уложили, да и вещей награбили…

Анфиса задрожала, затряслась и быстро-быстро заговорила, вернее заголосила чисто по-бабьи, точно деревенская плакальщица:

— Вот те Бог, господин енерал, не виновна я. Не убивала я их, душенек ангельских, не убивала. Зря, я ведь только в сердцах тогда говорила: «У-у, сквалыга, убить бы тебя надо, потому не отнимай от бедного человека грошей его трудовых». Зла уж я больно была на госпожу майоршу. Обсчитала она меня, горемычную.

Тонко, со всевозможными уловками, я стал «пытать» ее о страшном убийстве в Гусевом переулке. Я задавал ей массу вопросов, которыми, как я был убежден, я должен был припереть ее к стене.

Был второй час в начале.

Долгим, упорным допросом была утомлена Анфиса, был утомлен и я.

Увы! Как я ни бился, мне не удалось сбить эту бабу. Она упорно, с полнейшим спокойствием отвечала на все мои вопросы.

— Я сейчас покажу тебе одну игрушку, — сказал я ей.

И, быстро встав и взяв утюг, которым были убиты жертвы, я подошел к ней вплотную, протянув к ее лицу утюг.

— Смотри… видишь — запекшаяся кровь… Он весь в крови… Видишь эти волосы, прилипшие к утюгу?

Однако и это не произвело желаемого эффекта. Анфиса при виде страшного утюга только всплеснула руками и сказала:

— Ах, изверги, чем кровь христианскую пролили!

Я велел увести Анфису. Вернувшийся Юдзелевич сообщил, что указанную Агафошкой Маньку он разыскал, что она — полушвейка, полупроститутка и что она показала, что Агафошка у нее действительно ночевал. Он ушел от нее около 9 ч. утра.

Последним я допросил дворника, Семена Остапова.

Он и на допросе, стоя передо мной в этот ночной час, не изменил своих ленивых движений, своего пассивно-равнодушного вида.

Он, подобно Анфисе и Агафону, упорно отрицал какое-либо участие в этой мрачной, кровавой трагедии. Он говорил то же, что и на предварительном опросе: что в эту ночь убийства он был дежурным, никакого подозрительного шума, криков или чего подобного не слыхал, никого из подозрительных субъектов в ворота дома не впускал и не выпускал.

— А куда ты сам выходил поутру? — спросил я его.

— По дворницким обязанностям… Осмотрел, все ли в порядке перед домом…