Екатерина Оаро - Держись и пиши [Бесстрашная книга о создании текстов] [litres]

Мама Джеки читала текст долго, а когда наконец закончила, Джеки спросила ее:

– Что ты об этом думаешь?

– Я не одобряю их действия, – ответила мама, – но они очень похожи на меня и твоего папу. Правда же?

Помню, как потряс меня этот вывод, когда я сидела в зале на конференции. Как могла эта строгая мама сказать такое?

– Она поняла, что это была история об очень трудных отношениях, об отношениях, когда все против вас, но отношениях, основанных на данном раз и навсегда обещании преданности, – объяснила Джеки. – Хотя я и не писала этих слов в тексте, но вся история была о безусловной преданности. У моих родителей был очень сложный брак. Но они дали однажды обещание быть вместе, что бы ни случилось, и следовали ему всю жизнь. Как и герои моего очерка.

Удивительно, как честно и хорошо рассказанные истории соединяют людей. Но как это работает? Что помогло этой женщине из совершенно другой среды почувствовать, что написанное – и о ней тоже?

– Не что иное, как обилие конкретных деталей, – ответила на это Джеки.

Именно так работают истории: вот вы описываете одну очень конкретную жизнь – и люди, сделанные из совсем из другого теста, отзываются, проецируя на нее свой опыт.

Этот закон мы иногда называем «физикой сторителлинга». Это определение придумал друг Джеки, но, так как она поделилась им со всеми, я теперь тоже его использую. Звучит этот закон так: чем более детальной, конкретной, интимной является история, тем более она универсальна.

Каждый раз, когда ко мне приходит автор, вычистивший из текста все имена, или названия улиц, или детали интерьера, я рассказываю ему о Джеки, о кейптаунском проспекте и о своем первом разгромном обсуждении в Литинституте.

И сейчас, пока я пишу эту книгу, я насыщаю ее деталями, чтобы она стала не только моей, но и вашей тоже.

1. Если вы напишете «Иркутск», это не помешает, а поможет жителю Оболенска представить город.

2. Детали, названия, описания в художественном тексте – это мясо истории.

3. Хорошо рассказанные истории объединяют людей.

4. Текст становится всеобщим, когда он предельно личный.

5. Чем более детальной, конкретной, интимной является история, тем более она универсальна.

Вспомните одно из любимейших мест своего детства. Может быть, это был балкон вашей квартиры, может быть – пространство под праздничным столом, а может быть – поляна в лесу. Не ищите чего‐то экзотичного – просто опишите то место, которое было значимым для вас, когда вы были маленьким или маленькой. Но опишите его в деталях. Заземлите историю.

Какого цвета была бахрома на скатерти, чем пахло одеяло, как назывались деревья, по какой улице нужно было идти?.. Опишите все, что вспомните. Не используйте общих слов, таких как «одежда» или «цветок». В мире не существует одежды, существуют лишь майки, шорты, свитера и еще сотня вещей. В мире не существует цветов, но существуют розы и колокольчики, вьюнки и герберы. Будьте конкретны, используйте точные существительные.

Не пишите: На веревках висело белье.

Пишите, например, как в «Буваре и Пекюше»: «На туго натянутых веревках строгими, вертикальными рядами висели скатерти, простыни, салфетки, схваченные деревянными прищепками».

Опишите, что вы делали в этом месте. Как вели себя? Используйте точные глаголы.

Когда закончите, покажите этот текст друзьям и проследите, стали ли они вспоминать собственное детство и рассказывать вам о нем.

«Пушкин не учился в Литинституте, он писал как дышал», – говорила мне мама, видя, как я собираю подборку своих рассказов на конкурс в Литинститут. «А Чехов и Булгаков были врачами…» – поддерживал ее папа, пока я оформляла титульный лист.

В том, чтобы учиться писательскому мастерству, многим видится признак ненастоящего таланта. Считается, что талант найдет себе дорогу сам и что настоящие творцы – самородки. Да и что можно изучать в такой приблизительной науке, как написание текста, если критерий читательской оценки один: понравилось или нет?

«Так вот, Чехов и Булгаков были врачами, и ничего: писали отлично», – закончил папа.

«Да-да, и Ромен Гари – дипломатом», – ответила я и нажала «отправить».

Так начался мой путь из темных времен в эпоху Просвещения. Тогда мне и возразить‐то нечего было: я лишь чувствовала, что Пушкин Пушкиным, а мне учиться нужно. «Возможно, мой талант ненастоящий, – рассуждала я, – но я все же попробую».

В Литинститут меня взяли. И начали мы даже не с Пушкина, а еще древнее: с греков. Например, с одного грека, написавшего первый и самый лучший учебник по писательскому мастерству. И я заподозрила: для кого Аристотель создавал свою «Поэтику», если писателями рождаются?

За ним следовали софисты и риторы, за плату обучавшие всех желающих красноречию. Мы до сих пор пользуемся приемами, разработанными ими еще до нашей эры. А если по гамбургскому счету, то мы пользуемся ничтожным числом из этих приемов. Куда в большей степени владеют этим инструментарием политики и священники – то есть те, кто произносит речи.

Писательству учились в древнегреческих школах, где родились риторика и поэтика. В средневековых монастырях, где развилась герменевтика. В творческих объединениях всех времен. И только после революции риторику исключили из образовательных программ (оставив искусство убеждать – вождям).

А значит, Пушкин…

К Пушкину мы подобрались уже через семестр. Выяснилось, что царскосельский лицей – не совсем такой, каким он представлялся мне на уроках литературы. Что это элитное учебное заведение, в котором преподавали ведущие специалисты империи. Что‐то вроде МВА. И зря мы, учась в школе, обращали внимание на слово «сельский»… То, что Пушкин изучал писательское мастерство (только назывались эти дисциплины «изящная словесность», «риторика» и тому подобное) стало очевидно. Более того, он читал по‐французски, по‐английски, по‐древнегречески и по‐итальянски, вел переписку с авторами и регулярно получал профессиональную обратную связь на свои произведения. Он перечитал всю библиотеку Святогорского монастыря, а в переписке рассуждает о композиции, теории стилей и путях литературы. Так учился ли он писательскому мастерству?

Если бы Пушкин «писал как дышал», то в музеях не хранились бы сейчас его черновики, на которых – по пятнадцать слоев правок. Эти черновики опубликованы и в полном собрании сочинений писателя. Загляните в последние тома, где опубликованы письма, записки и черновики – и вы увидите, как много Александр Сергеевич исправлял из того, что надиктовала ему муза.