Эндрю Битти - Каир: история города

От древнего Гелиополя не сохранилось практически ничего. В 525 году до н. э. город разграбили персы, его отстроили заново, однако постепенно он оказался в тени Александрии и Вавилона Египетского, римского укрепления на берегах Нила. Пожалуй, вполне обоснованно считать, что нынешний Гелиополь является наиболее фешенебельным пригородом Каира — дорогие бутики, гипермаркеты, элитные дома и виллы… Эта часть Каира подверглась радикальной перестройке, и здесь место религии былых времен заняли капитализм и идеология массового потребления. Романист Энтони Троллоп, побывавший в Каире в 1858 году, уже тогда ужаснулся судьбе древнего Гелиополя. Сегодня о стародавних временах напоминает разве что обелиск Сенусерта, колонна розового гранита высотой шестьдесят футов, некогда стоявшая рядом с храмом Атума, а ныне надзирающая за хаотичным уличным движением в районе Мидан аль-Мисалла. По возрасту этот обелиск — ровесник Иглы Клеопатры (около 1900 г. до н. э.); более того, его перенесли из того же храмового комплекса, что и лондонский обелиск, и обелиск в Центральном парке Нью-Йорка. Какая ирония судьбы — в Лондоне и Нью-Йорке сохранилось столько же следов древней истории Египта, сколько и в самом Каире!

Приблизительно через пятьсот лет после основания Мемфиса, в 2686 году до н. э., в Египте появилась первая правящая династия и возникло Древнее царство. Оно просуществовало пятьсот лет, до 2181 года, и в период Древнего царства в Египте воздвигли большинство тех памятников, которые и сегодня можно увидеть в окрестностях Каира. Четвертая династия фараонов (2613–2494 г. до н. э.), к которой принадлежали Снофру, Хуфу (Хеопс), Хафра (Хефрен) и Менкаура (Микерин), построила пирамиды в Гизе и в Дахшуре. Предшественники и потомки этой династии строили пирамиды в Саккаре и Абу-Сире. Из этого следует, что хотя в целом древнеегипетская цивилизация существовала около трех тысяч лет, памятники вокруг Каира относятся лишь к одному, сравнительно краткому периоду ее истории (не считая Саккары, которая во времена фараонов регулярно перестраивалась).

Расцвет Древнего царства ознаменовался развитием технологий и искусства, ростом богатства и военного могущества. В эту эпоху под власть фараонов подпал Синай, были покорены кочевники-бедуины, а металлы, выражаясь современным языком, стали добывать в промышленных количествах. Административной и политической столицей царства был Мемфис, и фараоны постепенно пришли к осознанию того, что им требуется некое место по соседству, где находились бы гробницы и где подданные могли бы восхвалять их деяния и после смерти. Таким местом была выбрана Саккара, расположенная в пустыне неподалеку от Мемфиса; примерно в 2660 году до н. э. Имхотеп, зодчий фараона Джосера, возвел там первую в мире пирамиду для своего господина. После этого пирамиды строили на протяжении тысячелетия по всему Египту, в основном на севере страны.

Немалую роль в желании собственными глазами увидеть пирамиды в окрестностях Каира играет, несомненно, искушающая близость пустыни. Все пирамиды находятся на границе «между пустыней и плодородной землей», столь характерной для Ближнего Востока. На спутниковой фотографии современного Египта темно-зеленый полумесяц возделываемых земель врезается в желтую массу пустыни; на ней отчетливо видна эта граница, существующая на протяжении тысячелетий. (Между «зеленой зоной» и песками нет никакой нейтральной полосы, зелень обрывается внезапно, словно обрубленная неким исполинским топором). Древние египтяне называли пустыню дешрет (красная земля) и противопоставляли ее плодородной кемет (черной земле). Пустыней повелевал бог Сет, владыка хаоса и разрушения, тогда как Осирис, бог плодородия, правил землями, где произрастали деревья, травы и злаки. Каждую ночь египтяне наблюдали, как солнце спускается в западную пустыню; там, по их убеждениям, находился вход в подземный мир. Для них пустыня воплощала в себе смерть; вот почему все пирамиды построены на плато над плодородной долиной Нила.

Впрочем, пустыня вокруг Каира разительно отличается от привычных представлений о пустыне: она, без сомнения, загадочна и жестока, но в ней не найти уходящих в бесконечность барханов, по которым движутся караваны верблюдов. И сколько ни жди, из-за ближайшей дюны не покажется вдруг конник-араб в развевающейся на ветру белой галабие, как в фильме «Лоуренс Аравийский». На горизонте не появляются оазисы с купами пальм, издалека крошечных, будто игрушечные. Вместо этого взгляду открывается бескрайнее, продуваемое ветрами песчаное плато, ровное, безжизненное и отнюдь не романтическое, отталкивающее, а не манящее.

Не удивительно, что описания пустыни мы находим во многих книгах, посвященных Египту. В своей книге «Тысяча миль вверх по Нилу» (1877) Амалия Эдвардс называет пустыню «безграничным пространством песка и камня, которое изобилует могилами и бесформенными каменными постройками и ничуть не похоже на пустыни наших фантазий». Романист-викторианец Уильям М. Теккерей (1811–1863), побывавший в Египте в 1844 году и описавший свои путешествия в книге «От Корнхилла до Большого Каира», также остался разочарованным. Он отмечал, что пустыня, «жуткая и мрачная, тянется вдаль, насколько хватает глаз, пока не сливается с желтым горизонтом… Мне, не побоюсь этого признания, сделалось не по себе». Пенелопа Лайвли в воспоминаниях о детстве в военном Каире «Олеандр, палисандр» (1994), однако, описывает более романтическое, чисто детское (и сугубо английское) впечатление от пустыни: «Едешь туда на машине, ищешь хоть какого-нибудь укрытия от ветра и палящего зноя… Для меня пустыня связана с сандвичами, молоком в термосе и азартом исследователя».

В действительности пустыня, откуда на нее ни взглянуть, выглядит безжизненно и чрезвычайно уныло: море песка, простирающееся во все стороны, оживляемое лишь следами археологических раскопок или брошенным военным оборудованием. Подходя ближе к следам цивилизации, замечаешь окурки и пустые бутылки, в горлышках которых посвистывает ветер. Вопреки утверждениям миссис Лайвли, это не то место, куда хочется отправиться на пикник и где тянет бродить по барханам, уминая сандвич.

Как ни удивительно, привлекательность пустыни таится в ее мнимой бесконечности. В Саккаре и Гизе так легко отдалиться от раскопок и уйти, что называется, в никуда. Ограждений нет и в помине, окурки и пустые бутылки быстро исчезают, и остается только песок. Ничто не задерживает тебя, ничто не препятствует, и ты идешь и идешь, милю за милей, насколько хватит сил. Перебираешься с дюны на дюну, ступаешь по гравию, от которого вскоре начинают болеть ноги, перепрыгиваешь канавы в песке. Солнце палит нещадно, его лучи, отражаясь от песка, слепят глаза, темные очки не спасают, и приходится постоянно, до рези в глазах щуриться. Не считая отдельных «вкраплений» в пейзаж, оставленных современной цивилизацией, пустыня выглядит так, как выглядела в те времена, когда строители пирамиды день за днем волокли по песку огромные камни. Однажды под вечер в Саккаре ко мне подошел местный паренек, облаченный в серую галабию и ведущий в поводу шелудивого верблюда; он указал на запад, где садилось солнце, и произнес, обнажив черноватые зубы: «Ливия». Очевидно, это было предложение прокатиться до Ливии. Но вообще-то в Ливии задерживаться нет причин: если двинуться от любой из пирамид на запад, можно пересечь всю Северную Африку и выйти к побережью Атлантики в Марокко. Ландшафт при этом практически не будет меняться. Песок и пыль, и больше ничего, разве что пролетит черный пластиковый пакет, этакий новомодный воздушный змей, подгоняемый ветром.