Михаил Ростовцев - В сердце России

Как чудесно время рассвета! Мы, горожане, редко видим пробуждение дня и мало знаем о красоте этих удивительных минут. Высокие стены домов вдоль улиц заслоняют собой ту самую черту горизонта, откуда поднимается утро. Но пожалуй, не стены отгораживают нас от природы, а сами мы мало стремимся к общению с ней. Вот постепенно появляются просветы в облаках — это солнце подходит к горизонту. Оно близко, совсем близко. Там, где оно должно взойти, заметно прояснилось: небо стало цвета подснежников, которые только развернули лепестки. Туман высветлялся. В эти минуты природа будто раскрывает свои объятия, чтобы без суеты и шума принять солнце. И вот там, где впервые забрезжил свет, облако вдруг вспыхнуло красным пламенем. Пламя недолго подрожало и начало притухать, из него вынырнуло большое мающее огниво, мгновенно отделилось от горизонта и медленно поплыло вверх, уменьшаясь и желтея. Солнечные лучи зажгли все кругом ослепительным светом, удивительно прихорашивая луг. Он весь в переливах сверкающих алмазных искр. Над травами расплывалось золотисто-лиловое облачко душистой пыли. Так таинственно и молчаливо осеменяются в раннее утро луговые злаки.

Луг так зелен, так красочен, что казался гигантским бархатным ковром. Из злаков выделялись овсяницы и полевицы. Желтые цветы люцерны перемежались с красным клевером, белая медуница — с темно-красной кровохлебкой, желтый козлобородник — с пунцовой чиной, розовый эспарцет — с желтым донником. Но больше было белого донника, белого клевера, дымчато-белого подорожника.

В сочной траве обилие цветов. Но особенно бросается в глаза лютик. Да и как ему не выделяться, маслянисто-желтому цветку на жидком прямом стебельке! Он, можно сказать, проходу не дает, всюду на глаза попадается. Самое обыденное и самое яркое растение молодого лета. А вообще, все цветы красивы. Некрасивых нет. И если, слившись в целую луговую поляну, они ласкают глаз пестротой и свежестью сочных и ярких красок, то при рассмотрении каждого цветка в отдельности мы будем восхищаться изумительной формой лепестка, каждого венчика и каждой жилки на них.

Каждый цветок, каждая травинка, все пахучее разнотравье жило на свой лад, тянулось к солнцу, радовалось и нежилось в утренней прохладе. Они пахли медком, молоком, солнцем, ветром — немыслимо чудесными запахами! Нигде не ощущаешь такого приятного, веселого и легкого запаха, как на цветущем лугу. И понимаешь, почему так ретиво, самозабвенно скачет по лугу стригунок, выбрасывая ноги, раздувая ноздри. Он скачет, нагнув голову, и весь словно из воздуха, совсем не чувствует веса своего тела. Он мчится прямо на солнце. Щипнет раз-другой травку и скачет — ног под собой не чует. Ему щипнуть травку не главное. Важнее— вот так по траве «копытцами» помельтешить.

Я шел, останавливался, смотрел на эту первозданную красоту и не мог наглядеться. Яркие бабочки перелетали с места на место, трепетали прозрачными крылышками, неподвижно повисая в воздухе, легкие, пучеглазые, зелено-серые стрекозы, на разные лады стрекотали кузнечики, басовито гудели шмели. Я лег на траву. Передо мной открылся зеленый мир. На траве кое-где оставались росинки. Выбрал одну, осмотрел. На дне росинки лежало небо с редкими облачками, по краям зубчато отражалась трава. Было поразительно, как такая малая капля может вобрать в себя так много! Вот словно нежный звук струны зазвенел и растаял в воздухе. Пчела прилетела! За ней другая, третья… Пчела присела на цветок клевера, окунулась с головой в пыльцу. Потом с довольным жужжанием, пятясь, вылезла и полетела к другим цветкам. Пчела… Удивительное это существо. Много сотен цветков надо посетить ей, чтобы накопить в своем зобике одну крошечную капельку нектара. За рабочий день пчела посещает до семи тысяч цветков. Чтобы собрать с цветов нектар, который превратится в килограмм меда, — это уже миллионы километров. Конечно, одна пчела не сделает такую работу за свою короткую жизнь, для этого нужны годы. А живет пчела не более шести недель, она почти не спит. С восхода до заката в труде. Среди присущих ей рефлексов есть, должно быть, рефлекс самозабвения. За свою жизнь пчела добывает нектара в 60 раз больше своего веса. А сколько труда вкладывает, перерабатывая нектар в мед! Трудолюбие пчелы вошло в поговорку не случайно…

Стояла небывалая жара. Ни одного облачка не было на потемневшем от зноя небе. Повисшее над Дзержинском солнце, словно раскаленная докрасна сковорода, пышет на землю жаром: вот, мол, смотри, как я могу. Перегретый воздух на горизонте дрожал от напряжения. Все вокруг так накалено, что, казалось, нечем дышать. Даже грачи и галки, опускавшиеся на поле, чтобы полакомиться зазевавшимися кузнечиками и букашками, и те ходили, опустив крылья, с раскрытыми клювами. Спасаясь от зноя, я свернул в лес. Солнце золотыми пятнами рассыпалось по деревьям, росплески его светились в траве. Утренняя прохлада хоронилась у самой земли, в густой траве, но солнечные лучи забирались и туда, и прохлада таяла. Зной теплой волной наплывал сверху, одолевая волну влажности, поднимавшуюся снизу. Деревья стояли в оцепенении и ждали дождя.

Лес притих, птицы спрятались в чащу зелени, комары забрались в кусты, ближе к сыроватым корням, я спустился в овражек, на дне его в траве журчала вода. Она текла в неглубокой промоине, прячась в кустах молодого орешника. К роднику в глубь леса по оврагу шла узкая, едва заметная тропка, проторенная в зарослях большелистных лопухов. По тропке я подошел к липе. Солнце лилось щедрыми лучами сквозь ее листву, светлые блики мельтешили на | разлапистых листьях лещины. Ярко высвеченные, пылали зеленым пламенем кусты калины. Родник бил из-под корней старой липы. В крохотном прозрачном оконце то и дело вспухали упругие бугорки. Струйки поднимали со дна желтые песчинки, лепестки и тычинки опавших цветов, но не мутили воду. По стенкам родничка нехотя колыхался зеленый скользкий мох. Вода в нем чуточку рябила и плавно расходилась кругами во все стороны, и в ней дрожали и покачивались облака. Поразительно: ничего не было на земле, ни одной капельки, и вдруг откуда-то появилась светлая живая ниточка. Вода изворачивалась по дну родника, к ней, как к магниту, бежали новые светлые ниточки. На краю в выемке набиралась вода, она переливалась через край и стекала на траву. Я слушал песенку родника, слабенькую, как сама струйка, но певучую. Вода такая прозрачная, что виден каждый камешек на дне, видны даже белые бисерные пузырики на этих камешках. Всмотришься, и кажется: бьется чье-то сердце. Долго любовался этим чудом.

У родника была тень, прохлада и свежесть, пахло сыростью лесной зелени. Усталый, разморенный жарой, я не выдержал, прильнул к роднику — усталости как не бывало, точно в сказке напился живой воды. Она холодна и вкусна. Потому что — глубинная. Она пробилась сквозь толщу пород. Долгий путь прошла, чтобы стать хрустально-прозрачной. Тяжело дается прозрачность и чистота. Напившись, я почувствовал такое настроение, будто родничок поделился со мной какой-то сокровенной тайной. Это необъяснимо, но это так. Недаром народная фантазия наделила родниковую воду в сказках животворной силой. Откуда пошло название «родник»? Может быть, оттого, что в роднике — рождение, начало реки? Или оттого, что вода его жизнь несет всему живому на земле?