Виктор Бочков - Заповедная сторона

Складывается впечатление, что драматург описывал место действия визуально, с натуры. Вероятнее всего, так и было — в 1864 и 1865 годах, когда шла работа над пьесой, владевшая усадьбой и постоялым двором Э. А. Островская еще сдавала его в аренду кинешем-ским мещанам. Недаром Бессудный назван не владельцем, а только «содержателем» постоялого двора. У Олиховой, родившейся в самом конце 1850-х годов, «бойкое место» тоже на памяти. Понятно, что и Александр Николаевич заходил туда не однажды, наслышан он был и о дурной славе этого заведения. Выкупив у мачехи Щелыково, Островский не перезаключил договора с арендаторами — ненавидя пьянство, он считал бесчестным содержать кабак и пользоваться доходами с него. Правда, закрытие постоялого двора и корчмы у щелыков-ской повертки не привело к скорому прекращению разбоев на большаке. «У нас грабеж, — сетовала в 1869 году управительница усадьбы Ирина Андреевна Белехова, — и много народу убивают.»

К концу 1860-х годов большой, из двух половин, дом с светелкой был разобран, а его материалы, кажется, частично пошли на возведение «гостевого дома». Одну из хозяйственных построек — «курную избу» — передали под жилье лесного объездчика. В 1930-х годах рухнула и она. Там, к слову, до сих пор заметны следы ям и фундаментов.

А место — оно ведь вновь стало «бойким». Теперь мимо него проходят и проезжают в музей-заповедник А. Н. Островского тысячи туристов. Некоторые группы устраиваются тут на привал…

Усадьба Островских, как, впрочем, и большинство помещичьих усадеб в средней полосе России, стояла на отшибе, в стороне от крестьянских поселений. Парк и луг отделяли ее от деревни Ладыгино, что находилась на западе, поле — от Лобанова, что к северу. А по вечерам Александр Николаевич, засидевшись за работой или за книгой в северной гостиной, наблюдал, как гаснут огоньки, просвечивающие сквозь листву деревьев к северо-востоку от усадьбы. Один, второй, третий… Много их быть не могло — в Субботине насчитывалось не более восьми-девяти изб.

Субботино — самая ближняя к Щелыкову деревня, и версты до нее не будет. Давно основанная, вместе с усадьбой купленная Николаем Федоровичем Островским. Неспешной ходьбы до нее — четверть часа. Надо выйти из усадебных ворот, свернуть по проселку направо, а потом, у края парка, сойти на протоптанную тропку влево. Тропка чуть погодя выводит к деревенской околице — неровный ряд изб в один порядок глядит фасадами на Щелыково, а задами выходит к отлогому склону. Под склоном — луг, дальше, за перелеском, Сендега.

Драматург любил ходить в Субботино в мае, сразу после приезда из Москвы в усадьбу. Тогда на подходе к деревне пышно цвела, благоухая, черемуха, а луг перед околицей пестрел цветами — нигде в округе их столько не росло. Сначала всходили купавки и полевые анютины глазки, позднее появлялись ромашки, клевер. Сегодня весь желтый, завтра Субботин луг обливался синевой. Как будто его ежедневно перекрашивал какой-то неуемный живописец! А на огородах за деревней цвели яблони.

Островский заходил и в избы: всех здесь он хорошо знал, почти из каждой избы кто-нибудь работал летом в усадьбе — на кухне, в огороде. Встречали дружелюбно…

Но существовала и вторая тропа, оставлявшая Субботино справа, за деревьями. Тропа эта уводила на Харинскую пустошь.

Когда-то на месте пустоши стояла кутузовская деревня Харино, но в первой четверти XIX в. она исчезла. Приехав впервые в Щелыково, драматург уже не застал и руин деревни: луг, на нем два старых сенных сарая, а дальше, на возвышенном месте в виде круга — лес с преобладанием сосны. Лес этот местные жители издавна называли «Шишкой». С «Шишкой» были связаны глухие предания, в центре ее есть еще искусственный холм, именуемый старожилами «Булдыш», сохранились остатки каменной кладки, ямины и т. д. Словом, место было обжитое, даже укрепленное, только все уже, задолго до Островского, давным-давно позабыли, что там стояло, где именно, в какие времена.

Зато при драматурге Харинская пустошь славилась своими сенными покосами, сочными травами. Александр Николаевич любил сенокос и в июле, после Петрова дня, то и дело приезжал в Харино с гостями — на лошадях, захватив с собой провизию. Пикники удавались на славу, запоминались гостям навсегда! Хозяин тоже блаженствовал. «Отправляемся в луг с самоваром — чай пьем», — расписывал он Сергею Васильевичу Максимову, прежнему участнику таких поездок. Речка Сендега протекала неподалеку от луга и образовывала тут заводь — к ней пробирались мелколесьем, через густые кусты можжевельника. «Вечером ездили на покос в Харино, — записывал 17 июля 1870 года гостивший в усадьбе Дубровский в своем дневнике. — Около леска («Шишки» — В. Б.) Островских я и маленький Саша слезли с долгуш, и Островский повел меня в Харинскую заводь густым лесом по берегам гремучей речки Сендеги. Берега этой речки, покрытой по обеим сторонам лесом, очень дики и пустынны, дно каменистое, вода — кристалл; прилегающие к ней поляны и возвышенные берега ее чрезвычайно красивы. В заводи пили чай и наслаждались запахом только что скошенного сена».

По-видимому, подобные вылазки на Сендегу под Харино совершались из Щелыкова довольно регулярно, так как сообщения о них мелькают в письмах: «Читаем, гуляем в своем лесу, ездим на Сендегу ловить рыбу, сбираем ягоды, ищем грибы». Сюда чаще всего водили на прогулки детей — близко, красиво, земляники много, а те даже в Москве бредили Хариным, сравнивали с его полянками и лужайками все, что поддавалось сравнению.

Детей дальше «Шишки» не пускали, сам же Островский нередко, побродив по пустоши, поворачивал налево, туда, где виднелись коньки крыш деревни Лобано-во. Деревня была небольшая и считалась новопостроенной — еще в конце XVIII века по документам она именовалась Ново-Лобановом. В саму деревню Александр Николаевич, если не было особой нужды, не заходил — он поворачивал у крайней избы и, сопровождаемый лаем собак, спускался по широкой луговине к Сендеге. Речка в этих местах виляла, кружилась, то совсем суживаясь, то распадаясь на два рукава и образуя низкие песчаные острова, обрывистые ее берега поросли малиной, черной смородиной и, увы, жгучей крапивой.

По жердочкам драматург осторожно перебирался на левый берег реки — когда за год до смерти он не отважился на это, не доверяя слабым ногам, то сопровождающие Александра Николаевича крестьяне, встав прямо в воду — Сендега здесь неглубока, провели его под руки.

Перейдя реку, Островский шел иногда по тропке через урему налево, к «Стрелке». Профессор Александр Иванович Ревякин, занимавшийся изучением местных мотивов в творчестве Островского и опрашивавший в 1930-х годах местных жителей, отмечал в монографии: «Создавая обстановку «Снегурочки», Островский, несомненно, имел в виду и так называемую «Стрелку». Это высокая гора на левом берегу Сендеги против деревни Лобаново. С этой горы, ныне заросшей лесом, открывался великолепный вид на окрестности. На «Стрелке» были устроены беседки для сиденья и большая крытая беседка-гриб. По воскресеньям сюда собирались девушки и парни всех ближайших деревень и сел на гулянье: пели песни, водили хороводы, танцевали кадриль, отплясывали русскую. На «Стрелку», полюбоваться народным гуляньем, съезжались многие владельцы окрестных поместий. Особенно частым посетителем «Стрелки» был Островский, прибывавший сюда со всей семьей. Старики вспоминают, что он оделял ребят конфетами».