Мартин Нексе - В железном веке

Доброе имя Масса Фискера было спасено, но сам он вышел из этой истории надломленным человеком.

Сразу после женитьбы Эббе пришлось взять на себя все хозяйство. Молодого хозяина Хутора на Ключах нельзя было назвать жизнерадостным. Перед Эббе простиралась долгая, серая, беспросветная дорога его будущей жизни. Но, может быть, именно потому, что он ничего хорошего от нее не ждал, она сложилась лучше, чем можно было думать. Ленэ оказалась вовсе не такой плохой женой; она горячо взялась за устройство семейного очага и родила двух здоровых, крепких детей. Перед Эббе она благоговела, и это привело к тому, что с течением времени она стала чувствовать и думать, как он. Даже ее врожденная скупость исчезла с годами, она научилась уделять кое-что от своего добра другим, а для Эббе это всегда было бесспорным доказательством доброго сердца. После смерти родителей Ленэ унаследовала их хутор; земельные участки были присоединены к землям Эббе, ветхие же постройки снесены. Таким образом Ленэ внесла свою долю в процветание Хутора на Ключах, который отныне считался одним из самых крупных хозяйств прихода.

На рубеже нового века Ленэ умерла. Эббе было тогда немного больше пятидесяти, но позади уже лежала целая жизнь; и хотя эта жизнь прошла гораздо лучше, чем он ждал, она все же была не такой, как мечталось о том в юности. Казалось, точно он все время собирал силы, чтобы нести бремя; терпение стало его отличительной чертой. Зато поднять что-либо сил уже нехватало, они явно остановились в своем росте: ничего плодотворного совместная жизнь его с Ленэ не принесла. Но, быть может,' жизнь мужа и жены вообще не задумана как источник вдохновения; это в конце концов скорее испытание для души на ее прочность, податливость и способность переносить страдания и... прощать. Так рассуждал про себя Эббе Фискер. Ведь на лицах всех окружающих, думалось ему, можно прочесть, что они во всяком случае не более счастливы в браке, чем он, чаще всего наоборот, хотя женились они при куда более радостных и спокойных обстоятельствах.

О светлой невесте, подруге своей молодости, которую он узнал в самую яркую пору своей жизни, в пору пребывания в Высшей народной школе, он с того времени ничего не слышал и даже попыток не делал что-либо узнать о ней. Усилием воли он держал в узде свое сердце и память и не позволял своим мыслям выходить за пределы домашнего обихода. Теперь все это уже давно погасло. И вообще, разве не в том заключается счастье верного супружества, что муж и жена гасят друг в друге порывы и, переступив через их потухшее пламя, приходят к дружбе, как два товарища.

Он сразу почувствовал утрату товарища, оставшись вдовцом, с большим хозяйством, какое представлял собой его хутор. На руках у него были дети; чем они становились старше, тем настойчивее шли они своими путями, уводившими их от отца. Истина, гласящая, что отцы могут привязать к себе детей, стараясь их понять, звучит неплохо, но осуществить ее в жизни не так-то легко. Какое дело молодежи, как старики понимают жизнь? И сын и дочь были добрые и умные дети, но они жили в своем собственном мире, который был, — да и вполне естественно, это-то отец сознавал, — совершенно отличным от его мира. Эббе узнал одиночество, и помочь ему в этом никто не мог; у него не было близкого человека, с которым бы он мог отвести душу. Но зато он за годы своей жизни приобрел большое душевное богатство, и оно всегда было с ним; на своем жизненном пути он собрал много мыслей и наблюдений и обрел некое таинственное познание, корень которого лежал не в его личном существовании, а, вероятнее всего, во всей жизни человечества. Эббе все чаще задумывался «ад судьбами человечества и говорил иногда, что он, вроде крохотного земного шара, тащит на себе целый мир в своем полете сквозь пространство. В глубине души он и теперь еще не утратил жизнерадостности.

Шли годы. Сын его Нильс закончил педагогическое образование, получил место учителя и женился. Мария вернулась из Высшей народной школы и обручилась с Йенсом Ворупом, дельным, способным парнем, у которого не было ни гроша, но который уже и в ту пору производил такое впечатление, словно хутор привлекал его не меньше, чем Мария.

Эббе Фискер почувствовал, что он силой обстоятельств загоняется в тупик; видно, пора было уходить на покой.

И вот, он начал как-то опускаться. Эббе Фискер никогда не курил и алкоголя не потреблял. Он на всю жизнь запомнил слова директора Высшей народной школы, обращенные им к своим молодым питомцам: кто курит, от того несет, как от свиньи; кто пьет, уподобляется свинье; кто жует табак, сам становится свиньей. С той поры слова эти, навсегда запечатлевшиеся в его памяти, удерживали его от влечения к наркотикам. А теперь он пристрастился к сладкому, — жизнь была ему не мила, если во рту у него не лежал солодовый леденец. Ну что за беда, господи, если человек хочет пососать немного сахара, чтобы подсластить свое существование! Но сахар ли, водка ли, табак ли — от этого дело не меняется! Да, Эббе стал рабом привычки, от которой не мог отделаться, и он стыдился этого.

Однажды он шел по улицам Фьордбю и вдруг почувствовал слабость во всем теле оттого, что проглотил последний леденец. Он остановился посреди узкой улочки и стал в. отчаянии озираться. Вдруг он обнаружил два маленьких окна, где среди горшков с цветущей геранью красовалась банка с солодовыми леденцами, пачка цикория и прочие «товары» такого же рода. Эббе ворвался в лавчонку.

— Свесьте мне леденцов, — почти крикнул он, — но только настоящих солодовых. Я беру для детей, — прибавил он нерешительно, хотя не было никакой видимой необходимости скрывать здесь от кого-либо свою слабость.

Немолодая, маленького роста, хрупкая женщина достала с витрины банку и разломила склеившиеся леденцы. В тонких, увядших пальцах не было силы, и Эббе Фискер смотрел, как" дрожала слабая рука женщины. Он перевел глаза с руки на ее лицо и уже хотел было извиниться за свое нетерпение, но в ту же секунду он узнал ее.

— Анн-Мари, — тихо произнес он. — Моя милая, милая Анн-Мари, — повторял он, и слезы текли у него по щекам.

Они продолжали стоять по обе стороны прилавка, Анн-Мари кротко улыбалась.

— Хватит тебе плакать, по-моему, — сказала она просто. — Ведь слезы все-таки не вода. Я здесь вот уж двадцать лет живу и часто видела тебя на улице, но плакала не так часто.

— Значит, тебе нетрудно было узнать меня, раз ты все эти годы меня встречала, — улыбнувшись, сказал Эббе Фискер и тыльной стороной ладони вытер глаза. — Я же за все это время тебя ни разу не видел, и все-таки узнал. Ты нисколько не изменилась, все те же ямочки на щеках и все такое, совсем как в юности.

— Зато ты сильно переменился, — сказала Анн-Мари, по-матерински разглядывая изборожденное глубокими складками лицо Эббе и его тронутые сединой волосы. — Да это и понятно: тебе многое пришлось преодолеть; нашей же сестре только и дела, что дожидаться своего времени.