Мартин Нексе - В железном веке

Йенс Воруп заранее решил заговорить о своих планах именно сегодня, пользуясь присутствием тестя. Он наперед знал, что старый Эббе будет возражать, руководствуясь при этом своими чувствами, а против чувств доводы рассудка бессильны: ведь старик смотрел на отношение крестьянина к земле глазами верующего и поэтому считал грехом подобную коренную ломку, связанную с упразднением домашнего скота. Но для осуществления задуманного дела Йенс Воруп нуждался в финансовой помощи тестя; вот он и рассчитывал, что ему легче будет добиться ее, если соседи в присутствии Эббе одобрят план.

— Производство масла и свиноводство недостаточно прибыльны, — заговорил он с жаром, — капитал слишком медленно оборачивается. За границей постепенно переняли наш опыт и сейчас делают все это не хуже нашего, а может быть и лучше. Датские специалисты по молочному делу имеются сейчас чуть не во всех странах; вот они и обучают там секрету изготовления датского масла. Тем самым мы утратили наше преимущество. Но в таком случае им там, за границей, и в России и в Австралии, необходимо сеять кормовые травы. Значит, мы сможем поставлять им семена.

Гости стояли, слушали и глядели в землю. Йенс кончил, а они продолжали все так же неподвижно стоять. Никто не обронил ни слова.

Первой нарушила молчание Сине Термансен. Она присоединилась к мужчинам, когда они отправились осматривать хозяйство, а муж остался с женщинами.

— Да, все это придумано складно, — сказала она, шаркая каблуком по земле, — даже, можно сказать, очень складно. Но разве не бывает часто, как я где-то читала, что в мыслях все получается прекрасно, а в жизни все иначе? Надо нам сначала развязаться с этим злополучным картофелем.

Она сказала «нам», чтобы смягчить намек, скрывавшийся в ее словах: в деле с картофелем Йенс Воруп встречал у местных крестьян мало сочувствия.

— С этим мы развяжемся просто, да еще и с выгодой, — ответил Воруп, смеясь и показывая на хлев.

— Ты-то развяжешься, конечно, — сказал учитель Хольст, — но много ли других выйдут из беды без урона? Не всем дано умение разбираться в мировой конъюнктуре.

— Иначе нельзя, если мы хотим выдержать конкуренцию, — живо ответил ему Йенс Воруп. — Если бы мы не умели прислушиваться к спросу на масло и бекон на мировом рынке, то сбыту этих продуктов грозил бы крах.

— Мировую конъюнктуру, может быть, и следует принимать в расчет, — сказал старый Эббе, — но все-таки первая ипотека на землю принадлежит нашему господу богу. Вы, молодежь, на мой взгляд, часто забываете о том, что порядок в природе установил он. Я, конечно, знаю, что Йенс — и наука вместе с ним — утверждает, будто земле все равно — удобряют ли ее коровьим навозом, или продуктами завода химических удобрений, лишь бы только она получила то, что ей нужно. Но я не совсем убежден, что это так. Домашний скот с его пометом и земля — это составные части единого целого; и помет, удобряющий землю, — это, так сказать, знак признательности животного полям за корм, который он получает от них. Должен сказать, что я вижу здесь круговорот, который нельзя безнаказанно нарушить. Разве это не чудо господне, что растение является средством для жизни животного, и само же возрождается с помощью помета животного? Всякое вторжение в этот, как и в другой круговорот опасно: если над животным производят какое-нибудь насилие — оно вырождается, если с землею поступают так — она становится сухой и бесплодной, — ведь мы не раз это видели. Земля кормит корову, корова удобряет землю, — это звенья, сцепленные самим господом богом, и рвать эту цепь нельзя. Возможно, что ты и без коровьего помета вырастишь злаки и травы, Йенс, потому что ты толковый и настойчивый человек, но они не узнают радости, а лишенное радости создание—что может быть печальнее этого? Наука, быть может, и права, но мы должны сохранить в себе хоть немного от отцовской любви бога к его творениям. Иначе мы окажемся плохими приемными родителями, а дети наша будут равнодушно относиться к нам. Благословение должно осенять труд, и тогда плоды его будут благословенны. Без любви и былинку не вырастить — это мое твердое убеждение.

Старый Эббе кончил. Все молчали. Речь его произвела сильное впечатление. И Йенс Воруп решил, что теперь, когда Эббе перевел все на религиозную почву, затевать спор безнадежно. А кроме того, уже и темнеть начало, поэтому все вернулись в дом.

Столы уже были заново накрыты. Пастора Вро извлекли из кабинета, где он спал, и ужин начался. Кроме горячего жаркого — жареных голубей, на столы были поданы холодные блюда: жареные утки и оставшаяся от обеда свинина; на ее огромных ломтях желе колыхалось, как ртуть. Паштет из печенки ели ломтями толщиной в два пальца. Были еще холодный жареный угорь и огромная миска с крутыми яйцами. Все это запивалось баварским пивом и датской хлебной водкой.

Веселое настроение за ужином никак не налаживалось, и это объяснялось отчасти тем, что пастор Вро все еще маялся животом; он, правда, усердно потчевал себя всеми яствами, но ел без особого удовольствия. А удовольствие от поглощения пищи было тем возбудителем, который пробуждал в нем его духовное начало; он сам любил подчеркивать эту зависимость.

Второй причиной пониженного настроения были слезы Петры Фискер. Нильс застал ее плачущей в большой прихожей; она уже почти совсем оделась, чтобы итти домой. Что произошло, никто не знал, и Нильс лишь с трудом уговорил ее снять пальто и вернуться в комнаты. Теперь она сидела за столом, низко опустив голову, пряча покрасневшие от слез глаза. Чему же удивляться — не выходила бы замуж за человека из другого сословия!

Лишь когда разлили водку по рюмкам, общество немного оживилось. Стекла пасторских очков снова сверкнули, и он рассказал одну из своих очаровательных, слегка соленых историй. Но на этом пастор и выдохся. Тотчас же после ужина Йенс Воруп велел заложить свою охотничью бричку, и старший работник отвез пастора с супругой домой.

Мария Воруп тревожилась.

— Хоть бы впрок пошло пастору все, что он ел, — озабоченно сказала она. — Не знаю, право, я, кажется, так старалась...

— Боюсь, что он перестарался, — сказал ее брат. Кроме учителя Хольста, никто не засмеялся: пастора критиковать не полагалось вообще, а уж Нильсу в особенности не следовало бы этим заниматься.

— В выборные народные представители наш дорогой пастор наверняка не годился бы, — сказал примирительно депутат ригсдага. — Там, в столице, то и дело приходится выдерживать такие званые банкеты, что сегодняшний обед Марии Воруп детская игрушка перед ними.

Разговор перешел на званые обеды вообще. Йенс Воруп тоже уже несколько раз бывал на таких изысканных званых обедах, где все было до того аристократично, что ничего не стоило спутать лакея с графом. А директор Высшей народной школы Хэст дважды был даже приглашен — правда, по недоразумению — к королевскому столу. Он презанятно рассказывал, как ему пришлось голодным встать из-за стола, хотя всяких яств было достаточно. Стоило ему положить себе чего-нибудь на тарелку, и — раз! лакей, стоявший за его стулом, выхватывал ее у него из-под носа.