Елена Холмогорова - Улица Чехова, 12

Дом Шубиной на Малой Дмитровке... Эти слова не стали адресом великосветского салона, где дамы щего­ляли парижскими туалетами, а мужчины кичились чи­нами и наградами. Но в ворота дома чередой нередко въезжали экипажи. Как вспоминал поэт Я. П. Полон­ский, «вся тогдашняя московская знать, вся московская интеллигенция как бы льнула к изгнаннику Орлову; его обаятельная личность всех к себе привлекала... Там, в этом доме, я встретил впервые Хомякова, проф. Гра­новского, Чаадаева, И.Тургенева». Этот список можно было бы продолжить многими славными именами. Дру­жеский круг Орлова был велик, но друзей выбирать 4он умел. Думается, не будет преувеличением сказать, что дверь его дома открывали едва ли не все достой­ные люди того времени. Выдающаяся личность Михаила Федоровича Орлова порой незаслуженно обходится мол­чанием исследователями общественной жизни Москвы 30-х годов, а ведь он был как бы водоразделом между прогрессивными и консервативными кругами. Послед­ние до конца дней Орлова считали его общество непод­ходящим. Об этом красноречиво говорит, например, дневниковая запись сильно к тому времени «поправев­шего» М. П. Погодина летом 1840 года, когда в Москву приехал оппозиционный депутат французской палаты депутатов Могэн: «Получил приглашение от Павлова на Могэна, но не поеду, ибо там, верно, будут Орлов, Чаадаев».

В полицейских донесениях об Орлове сказано: «...знакомство имеет большое и в высшем кругу... поль­зуется от многих к себе благорасположением». Т. П. Пас-сек вспоминала, что «большая часть молодого поколе­ния поклонялась ему».

10 июля 1834 года .Герцен узнал о том, что прошед­шей ночью в дом Н. П. Огарева на углу Большой Ни­китской и Никитского бульвара (ул. Герцепа, 23) на­грянула полиция и, произведя обыск, арестовала Огарева. Декабрист В. П. Зубков, к которому обратился Герцен, отказался помочь. В тот день Герцен был при­глашен на Малую Дмитровку к М. Ф. Орлову на зва­ный обед. Узнав о случившемся, Орлов, не колеблясь, предложил помощь и обратился к московскому гене­рал-губернатору Д. В. Голицыну. В этот раз заключе­ние Огарева было недолгим: через три дня он был от­пущен на поруки к родственникам, однако вновь арес­тован через три недели.

В тот же день 10 июля на обеде у М. Ф. Орлова Гер­цен познакомился с П. Я. Чаадаевым: «Друзья его были на каторжной работе; он сначала оставался совсем один в Москве, потом вдвоем с Пушкиным, наконец, втроем с Пушкиным и Орловым. Чаадаев показывал часто, по­сле смерти обоих, два небольшие пятна на стене над спинкой дивана: тут они прислоняли голову» (П.Я.Ча­адаев жил в доме Левашовой, на месте дома № 20 по Новой Басманной ул.).

П. Я. Чаадаев в те годы был ближайшим другом и в то же время антагонистом Орлова по многим вопро­сам, прежде всего их разделяло решение основного воп­роса философии: в то время как Чаадаев склонялся к идеализму и мистицизму, Орлов доказывал, по свиде­тельству Т. И. Грановского, «que la science est athee» (наука безбожна). Но их расхождения отнюдь не ме­шали, а, быть может, только способствовали дружбе. В 1836 году, когда было опубликовано знаменитое «Фи­лософическое письмо» Чаадаева, по Москве ходили слу­хи о том, что адресатом его якобы была Екатерина Ни­колаевна Орлова, а Михаил Федорович перевел письмо на русский язык. Орлов вынужден был написать Бен­кендорфу объяснение по этому поводу.

Имена Орлова и Чаадаева в глазах правительства и раньше были связаны между собой. За год до «Фило­софического письма» по заказу Николая I М. Н. Загоскин написал пьесу «Недовольные», в которой грубо пародировал Чаадаева и Орлова. Пасквиль Загоскина вызвал негодование и осуждение Белинского и многих других московских журналистов, а Пушкин написал: «Лица, выведенные на сцену, не смешны и не естест­венны. Нет ни одного комического положения, а раз­говор пошлый и натянутый не заставляет забывать от­сутствие действия».

Идейные споры в московских домах чем-то напомина­ли обстановку кишиневского дома Орлова. Московские маршруты Михаила Федоровича были разнообразны. Александр Иванович Тургенев писал П. А. Вяземско­му о том, что у него целые дни в шумном споре про­водят Чаадаев, Орлов, Свербеев и другие (А. И. Турге­нев жил в доме № 11 по Большому Власьевскому пер.). Герцен писал: «В понедельник собирались у Чаадаева, в пятницу у Свербеева, в воскресенье у Елагиной», при­чем разговаривали «до четырех утра, начавши в де­вять». Салон Д. Н. Свербеева, который посещал и М. Ф. Орлов, предположительно находился в доме № 6 по Страстному бульвару (дом надстроен), хотя с уве­ренностью можно сказать, что Свербеев жил здесь в 40-е годы; во второй половине 30-х годов, возможно, его адрес был иным.

Михаил Федорович Орлов был завсегдатаем воскрес­ных сборов у Авдотьи Петровны Елагиной, племянницы и большого друга В. А. Жуковского (ее сыновья от пер­вого брака И. В. и П. В. Киреевские жили там же). О доме Елагиной — Киреевских поэт Н. М. Языков ска­жет: «...у Красных ворот в республике привольной на­уке, сердцу и уму...» Сюда в те же годы, что и Орлов, приходили А. С. Пушкин, Е. А. Баратынский, П. А. Вя­земский, А. И. Тургенев, П. Я. Чаадаев. Можно пред­положить, что Орлов встречался в этом салоне с Гого­лем.

В последние годы М. Ф. Орлов мог бывать у В. П. Бот­кина (Петроверигский пер., 4), наверняка бывал у поэ­та Е. А. Баратынского, сначала в Большом Чернышев­ском переулке (ул. Станкевича, 6) в доме родителей его жены Энгельгардтов близ старинной церкви Малого Вознесения, сохранившейся с XVI века до наших дней, а затем на Спиридоновке (ул. Алексея Толстого, 14—16, дом не сохранился).

По возвращении в Москву Орлов дружен был с круп­нейшим врачом М. Я. Мудровым, жившим на Прес­ненских прудах, на Прудовой улице (Дружинников­ская ул., 11, дом не сохранился), который оказывал помощь А. Г. Муравьевой, последовавшей за мужем-де­кабристом в Сибирь, посылая ей медикаменты для боль­ницы в Чите. Но общение их было недолгим: в 1831 го­ду Мудрова вызвали в Петербург для борьбы с эпиде­мией холеры, и там, как начертано на его могильной плите, он пал «от оной жертвой своего усердия».

Так проходили годы. Но за всей вроде бы бурной жизнью Михаила Федоровича стояла тень правительст­венной опалы и полицейского надзора, с одной стороны, и тень отчужденности, непонимания, а порой и осуж­дения — с другой: родственников и друзей казненных или гниющих в сибирских рудниках декабристов. Се­годня, с дистанции полутора столетий, мы можем с го­речью понять, сколь тяжким было положение Михаила Федоровича, но современники видели это не всегда.

В 1841—1842 годах он серьезно болел. Герцен, на­вестивший Орлова, в январе 1841 года писал: «Он уга­сал. Болезненное выражение, задумчивость и какая-то новая угловатость лица поразили меня; он был печален, чувствовал свое разрушение, знал расстройство дел — и не видел выхода...»