Ольга Соломатина - Как писать о любви?

А потом вдруг оглядываешься и понимаешь, что прошло семь лет.

И я стала бояться, что Алеша захочет детей и уйдет от меня, ведь родить я уже не могу. Одно время я таяла, когда видела чужих младенцев, жалела, что у нас нет общих детей, представляла, каким было бы мое материнство с Алешей, хотела подержать в ладони маленькие пяточки нашей дочки или сына, грустила. Он меня не понимал тогда, а потом… Слушай, но давай откровенно? На самом деле в мире есть столько интересного, помимо детей. Вот представь, мне было почти 50, когда мы познакомились. Мой единственный сын дался мне с большим трудом, и я больше отдавала, чем получала, пока ему не исполнилось 20. Как вспомню смены школ, ветрянки, сигареты в рюкзаке, его возвращения домой в пять утра и постоянное чувство вины, что я плохая мать, что выбрала ему неподходящего отца, что не люблю помогать с уроками и ходить на детские утренники, бр-р-р! Не все женщины – счастливые матери. Можно усыновить, да, но я никогда не хотела. Алеша шутит, что наши дети – это наши картины, собаки, поездки. Кстати, он так опекает моего сына! Хотя у них разница всего-то в несколько лет.

Прошло 22 года. У нас есть внук и внучка. Алеша превратился в Алексея, хотя он и сегодня младше, чем я была тем летом, когда Алеша прилетел в Берлин. Мы вместе. Моя подруга? Знаешь, она догадалась раньше, чем мы рискнули признаться, и успела переварить шок до того, как я позвонила. Все-таки годы личной терапии не проходят даром ☺ Она приняла нашу любовь. Да, так тоже бывает.

«Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда отец взял его с собой посмотреть на лед».

Так звучат первые завораживающие строчки романа «Сто лет одиночества». Я, наверное, кровожадна, но это мои самые любимые первые строки в литературе ☺ Вы обращаете особое внимание на первые предложения? А ведь от них зависит, будет читатель дальше глотать ваш пост либо рассказ или переключится на другое.

Откройте любые книги прямо сейчас, прочтите первую строку. Интересно, какие у вас будут впечатления.

Габриэль Гарсия Маркес знал о магии первых строк. Он твердо решил писать, впечатлившись рассказами Франца Кафки. «Как-то вечером приятель одолжил мне сборник рассказов. Я вернулся в пансион, где тогда жил, и начал читать “Превращение”. От первой же строчки я чуть не вылетел из кровати от удивления». Вспомним первую строчку рассказа. Она звучит так: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». Маркес отметил: «…до сих пор мне не встречались авторы, которые могли бы себе позволить писать подобное. Если бы я знал, что так можно, то уже давно начал писать! И я тут же засел за рассказы».

Если вас, как и меня, вдохновляют и завораживают прекрасные авторы прошлого и такие чувства помогают сочинять тексты, это просто счастье, я искренне рада за вас. Пусть так будет всегда. Трудно представить, но великая классическая литература нередко ставит начинающему автору подножку – он сравнивает свои тексты, скажем, с описанием у Льва Толстого, как Наташа Ростова собирается на бал. Или того, как Скарлетт признается Эшли в любви. Или с великолепной игрой слов у Владимира Набокова. И сравнение часто происходит, увы, не в нашу пользу. Не буду вдаваться в подробности страданий новичка в литературе, я написала на эту тему целую книгу – «Как победить страх: 12 демонов на пути счастья, свободы и творчества». Сейчас хочу лишь сказать слова в вашу защиту и пояснить, почему современные тексты нельзя сравнивать с классикой литературы.

Для этого нам необходимо совершить небольшой исторический экскурс.

Удивительно, но даже у литературы Советского Союза оказался свой – отдельный от развития зарубежной литературы путь развития. Его последствия писатели и читатели ощущают на себе и сегодня. В тот самый момент, когда автор придирчиво вчитывается в свой текст и вздыхает: «Мда, до классиков мне далеко». Когда читатель морщится, захлопывает книгу и произносит: «Не Достоевский, конечно, а жаль. Может, потом дочитаю».

Почему так происходит? Почему мы продолжаем сравнивать современных авторов с русскими и иностранными классиками? Почему все книги автоматически разделяем на серьезные и так – «чтиво»?

Ответы можно найти, если проанализировать события столетней давности.

Какие требования к текстам предъявляли тогда читатели? На рубеже XIX и XX веков было принято думать, что литература, как обезболивающее, должна компенсировать вред от злонамеренного мира. От книг ждали, что они будут понятны, их будет легко и приятно читать, книги станут учить хорошему. Соответствует ли литература XX века этим требованиям? Нет, далеко не всегда. Если судить современные произведения по меркам читателей XIX века, мы сталкиваемся с массой раздражения. Один Джеймс Джойс чего стоит. Непонятно, несимпатично, чему учит автор – черт его знает. При этом сам автор довольно потирал руки: Джойс был счастлив оставить книгу, которую могут разбирать не одно столетие, как он говорил, литературоведы всего мира.

Почему многих современная, да и литература XX века так нервирует? Бесит, когда непонятно и несимпатично. Причина тому – заплесневевшие устаревшие мерки, с которыми они открывают книги.

Давайте отступим еще на шаг назад и вспомним, с какой это стати авторы, начиная с 20-х годов XX века, перестали учить хорошему, писать понятно и создавать мир, в который хочется погрузиться навечно, а не испугаться, как мира, созданного Францем Кафкой.

Читатели в XIX веке привыкли и жили с убеждениями, что литература – это пространство «чистой природы, идеального», к которому они могут прикоснуться благодаря гению писателя. Автор не иначе как гений, и музы шепчут ему на ушко прекрасные песни.

Идея, может быть, и замечательная, но крайне опасная. Еще древние римляне научились разделять дар, талант и их проводника – человека, умеющего что-то поймать из воздуха и воплотить в нечто, чем можно поделиться с другими людьми. Древние верно подметили, что человеку слишком тяжело нести одному груз гениальности, и назвали творцов «любимцами муз», а не «музами».

К началу XX века о мудром предостережении позабыли. И, как водится, за особый статус гения авторам пришлось платить. Своим счастьем, здоровьем, благополучием. Где вы видели упитанного, довольного обедом и жизнью поэта с единственной женой и выводком розовощеких детей? Гении такими не бывают. А если и бывают, то вынуждены тщательно скрывать свое благополучие. В угоду нашим ожиданиям.