Юлия Кузнецова - Как я пишу. На творческой кухне автора детских книг

Мы никогда не опишем ни одно явление прекраснее, чем его создала жизнь .

Так что этот страх нужно гнать метлой! По той причине, что свободное творчество и любой страх несовместимы. Вы никогда не сможете петь во всё горло, если чего-то боитесь. Так что забудьте обо всём и обо всех – о читателях, издателях (о них особенно) – и творите в полную мощь и в радость.

Хотя… немного страха можно оставить. Во-первых, его можно поймать за хвост и описать в каком-то тексте. А во-вторых, ещё котёнок Гав бегал на чердак бояться грозы. Найдите того, кто тоже боится текста, и дрожите вместе. Только не увлекайтесь! Пары часов будет вполне достаточно.

Хвалите себя за то, что вы пишете. Не презирайте, но и не ставьте на пьедестал. Просто подбодрите себя, когда удалось поймать что-то действительно стоящее, и наградите мандарином или яблоком – по сезону. Это поможет избавиться от зажимов и страхов. Чтобы писать, нужны не только ручка и бумага. Нужна смелость. Но Волшебник Изумрудного города уже не разливает её по мисочкам. Придётся справляться своими силами.

Возьмите любую историю.

В калифорнийском музее современного искусства парень положил на пол очки. Ему не понравилась выставка, и он решил добавить к бессмысленным экспонатам ещё один. Добавил. И вокруг «экспоната» собралась толпа посетителей. Люди фотографировали очки на полу и обсуждали художественную ценность «экспоната».

Можно ли придумать такую историю? Сомневаюсь. Её необходимо подслушать, записать и художественно переработать. Тогда в тексте появится внутренняя сила. Жизненные наблюдения – самый мощный базис, который можно подарить тексту.

Недавно я полюбила ездить «на пленэр». Меня интересовали портреты людей. Точнее, реальные диалоги, из которых при минимальном вмешательстве писателя складываются «полнокровные» портреты.

Вот так я придумала себе поездку на Савёловский вокзал. Летом, в самый пик дачного сезона. Купила билет до ближайшей станции (без него невозможно было бы попасть на перрон). Прошла через турникеты, облюбовала скамейку и… застряла там больше чем на два часа.

Конечно, я не первый раз была на вокзале. Но обычно рядом семья, и, даже если ты услышал какой-то интересный диалог, только мощная сила воли может заставить тебя записать его хоть куда-то. Ещё один виток силы воли должен проконтролировать, чтобы этот листок с нацарапанным диалогом не потерялся или чтобы дети не сложили из него самолётик и не пустили в окошко. А где взять столько сил, если каждую секунду слышишь: «Мам, а я хочу пить! А я есть! А мы уже приехали? Нет? А сейчас?»

Открыть электронный блокнот больше, чем на пару секунд, тоже не всегда получается. «Мам, а почему ты в телефон играешь? Тебе можно, а нам нельзя?» Попробуй объяснить, что это работа. Ага!

Так вот, этот опыт «пленэра» на Савёловском вокзале оказался упоительным. Во-первых, люди, когда к ним внимательно приглядываешься и даже осторожно следишь за их перемещениями по перрону, полностью раскрываются. Они ссорятся, мирятся, снова выясняют отношения, радуются. Даже если просто сделать стенограмму происходящего,получится очень увлекательно. А если смотреть через свою призму…

Знаете, чем особенно хороши такие вылазки, кроме того, что тренируешь глаз и руку? А тем, что можно насобирать себе кучу деталек для конструктора (то есть для текста) и достраивать корпус уже дома. Каких-то деталей может не хватить, но их всегда можно взять где-то ещё. В соседней коробке.

Вот пара фрагментов из той, первой вылазки.

Август‐ 2015

12:30–14:30

Он – худой, в мягкой клетчатой рубахе, заправленной в серые джинсы. Седые волосы; напряжённый, насторожённый взгляд. Всё время морщится, как будто от солнца, даже в тени.

Она – полная, коротко стриженная. Тоже седая, лицо в морщинах, хотя и круглое, как часы на башне вокзала. Её лицо постоянно в движении: то близоруко щурится, глядя в экран телефона, то хмурится, ругаясь с мужем.

Громко спорят. Она наседает, он вяло отбивается.

– Мы, – выговаривает она, – могли доехать до «Петровско-Разумовской»! А там! Заплатить деньги! И!

– Ну Наташ… – тянет он.

– Что «Наташ»?! Вот что – «Наташ»? И зачем я с тобой связалась? Надо было ехать до «Петровско-Разумовской», а не до твоего Савёловского!

– Так ехала бы!

– Конечно! Тебе всё легко! «Ехала бы»… У тебя прямо всё так легко выходит! Умный какой!

– Да я сейчас вообще никуда не поеду! – вдруг кричит он.

Голуби, собиравшие осколки чипсов возле урны, вспархивают и разлетаются.

– Да ты и не поедешь! – сердито говорит она, оглядывая подоконники у зала ожидания. – Пошли сядем! Грязища какая!

Подоконники, и правда, все заляпаны голубиным помётом. Она придирчиво выбирает самый чистый, долго трёт его носовым платком, потом ставит сумку. Он усаживается рядом. Она достаёт из сумки телефон и набирает номер.

– Добрый день, Игорь Николаевич! – Она говорит неожиданно нежным голосом. – Это Наталья Семёновна насчёт страховочки. Когда к вам подъехать? После одиннадцати? Или часиков в десять? А?

Он разглядывает голубей, которые вернулись к мусорному ведру.

– Что ж такое, нельзя к нему сегодня! – ворчит она, убирая телефон от уха.

Снова набирает номер. К голубям приковылял хромой собрат, но его шуганули от чипсов.

– Ирина Анатольевна? – И снова тёплый, как солнце августа, голос. – Это Наталья Семёновна насчёт страховочки… Вы не подскажете, к вам можно сегодня подъехать? Часиков в десять? Можно раньше? Это во сколько часиков?! В семь? Что вы говорите! Будем, будем, скоро будем!

Она убирает телефон в сумку, выдыхает. Смотрит на бабушку, которая крошит хромому голубю батон. А потом говорит спутнику всё тем же солнечным голосом:

– Ну чего ты… Давай пакет! А то тебе тяжело нести-то…

Две опрятные пожилые дамы в светлых брюках. На одной – блуза в цветочках и кремовый пиджак; другая – в ветровке, с сумочкой через грудь.

Короткие светлые волосы, у одной очки на лбу, у другой – на носу.

– Я на кладбище была… Такой дым. И тучи. А я без зонта. Сказали, что дождей сейчас нету. Не объявляют чего-то. Не хотят объявлять за полчаса. Считают, рано объявлять.