Вячеслав Смирнов - Театры Тольятти. Том 2

Вместе с Кристофом приехала потрясающая грузинская красавица, которая будет основным персонажем в предстоящем проекте. Она попросила не фотографировать ее, поскольку по условиям контракта того проекта, в котором она участвует сейчас, она не может «засвечивать» свою внешность ни в каких СМИ. Она не назвала театр, в котором работает, поскольку это было связано с малопонятными «странностями» ее режиссеров. Мы не узнали ее настоящего имени, поскольку их у нее было много. Она так и спросила: какую фамилию вам написать? Для нашего интервью она представилась как Милена Агранович. О своем участии в предстоящем проекте она поведала печальную историю.

– С Кристофом мы познакомились в Москве, работая в его спектакле, который он ставил в нескольких вариантах – с французскими актерами и с русскими. Мы много общались, и какое-то количество подробностей моей жизни Кристофу стало интересно. Через мой жизненный опыт (очень малый, на самом деле) он решил осуществить проект. Вначале я оторопела, потому что рассказывать о себе была совершенно не готова. Хотя есть вещи, которые сегодня было бы интересно говорить языком театра, потому что я каким-то образом знаю, что такое война, в силу того, что я из Грузии, во мне течет очень много кровей, и я знаю, что такое национальная вражда, когда ты попадаешь в ситуации, в которых тебе приходится выбирать между близкими людьми. Я знаю много русских людей, которые голосовали за Гамсахурдиа, собирали подписи, всех уговаривали – уговаривали грузин. Были разные проявления человеческие – кто-то уходил, кто-то разводился, кто-то бросал детей, жену или наоборот – мать уходила от детей. Это происходило со скандалами, но настолько просто, что для меня тоже было своеобразным откровением, когда мать бросает детей, потому что они носят осетинскую фамилию, уходит, потому что она грузинка: все, я буду со своим народом, – говорит она, – а вы мне чужие. О себе я говорить совершенно не хочу, но есть вещи, которые могла бы рассказать, объединяя все то, через что прошли очень многие. Я знаю, что интеллигентные, наиумнейшие люди Грузии попадали в подобные ситуации. Они все вдруг становились националистами, выступали на митингах. Что это было? Заблуждение? Непонятно. Людей не хотели регистрировать, если это были смешанные браки, отказывались не на уровне правительства, а по религиозным мотивам. Один священник высокого ранга, очень известный в Грузии, говорил, что нельзя смешивать браки, только грузины могут вступать в брак с грузинами. В стране происходила масса вещей, какого-то количества людей это не коснулось. Может быть, это и хорошо, но очень многих это коснулось. Есть люди, которые потеряли свое детство. Просто умерли все, с кем они выросли, потеряли абсолютно всё. Я не могу вернуться в город, в котором я выросла и жила. Не потому, что я не могу туда приехать – у меня там никого нет.

Спектакль, у которого пока еще нет названия, зрители увидят во второй половине нынешнего театрального сезона. Скорее всего, премьера состоится в Тольятти, на фестивале «Майские чтения». Далее спектакль смогут увидеть зрители во Франции и в Москве.

Фестиваль «Новая драма» в Москве был вторым по счету, но для тольяттинцев он уже стал традиционным. Театральный центр на Голосова, 20 под руководством Вадима Леванова выступил на «Новой драме» со специальной программой.

«Подколядники» и «тольяттиборцы»

Спецпрограммы в рамках фестиваля распределились следующим образом: один день был посвящен целому континенту – Африке, один день – стране (Грузия), и один день – городу (Тольятти). В этом нет ничего удивительного, поскольку с подачи москвичей в театральной среде несколько лет существует такое понятие, как «тольяттинский театральный феномен»: стараниями того же Вадима Леванова в городе создалась такая ситуация, когда молодым авторам показалось интереснее писать не стихи, не прозу, а пьесы. Причем возникло целое созвездие авторов, поэтому в обиход было введено еще одно понятие – «тольяттинская школа драматургии», «один из центров современной российской драматургии». В отличие от екатеринбургской школы, где все-таки присутствует автоцентризм, обусловленный существованием в уральской театральной среде такой величины, как Николай Коляда, который годами плодит этаких «подколялников», своих стилистических последователей, тольяттинская драматургическая среда отличается тематическим, языковым и мировоззренческим разнообразием. Невнимательные единичные критики обвинили в этот раз некоторые тольяттинские постановки в пережевывании уже набившей оскомину чернухи, но опять же в отличие от екатеринбургской школы, где все та же чернуха до сих пор осталась на бытовом уровне (то есть на уровне описания процессов, а также выяснения «кто виноват» и «что делать»), тольяттинские драматурги возвели этот отмирающий жанр в аспект метафизический, надчеловеческий.

Вирус неизлечим

Эта тема обсуждалась на телеканале «Культура» в «Новостях культуры с Владиславом Флярковским». Приведем несколько фрагментов передачи.

Владислав Флярковский: Казалось бы, вместе с мелодичным итальянским именем к городу Тольятти должна была перейти и частица итальянского жизнелюбия, итальянской гармонии. Но, увы, «Жигули» не стали «Фиатом», а город превратился в запущенную, депрессивную копию Детройта. Если признавать, что искусство отражает жизнь, то ничего чистого, доброго и светлого от тольяттинской драматургии ждать нельзя. И не дождались. Это подтвердилось на фестивале «Новая драма», в рамках которого этому городу был посвящен целый день – день, ставший одним из самых мрачных в театральной жизни нашего обозревателя Нары Ширалиевой.

Нара Ширалиева: Когда в конце 80-х на экраны и сцену выплеснулись грязные, дурно пахнущие потоки чернухи, все были счастливы: разрешили, наконец, вопреки соцреализму вскрывать язвы общества, рассказывать о проститутках и наркоманах, приспосабливать рассказ к естественной для их среды языковой норме – мату. На московской сцене самым заметным нецензурным действом был знаменитый спектакль «Игра в жмурики» Андрея Житинкина. И, помнится, артисты Соколов и Чонишвили с большим трудом преодолевали текст. Прошло более десяти лет. Казалось бы, вчерашний бунт должен казаться архаикой. Тем не менее, молодой Тольяттинский драматург опять предлагает публике погрузиться в тот зловонный мир, в котором бомжи препарируют трупы, а подьездки нюхают клей… По меньшей мере, печально, а вообще-то, и опасно другое: в пьесе присутствует натуралистичная, подробная сцена употребления наркотиков. Дело не в ханжестве, а все-таки в нравственно-этических законах театрального искусства, предполагающего условность. Мы обвиняем во всех бедах американские боевики, которые иллюстрируют сцены убийства, катастроф, и при этом никого не шокирует демонстрация на сцене техники курения травки… Чернуха, кто спорит, тоже некое культурное направление, причем менее актуальное в столице, чем в провинции. Однако не может не настораживать тот факт, что на столичный фестиваль привозят чернуху, как говорится, второй свежести. Если жанр отмирает – слава Богу, а если это просто профанация искусства, то увы!..