Николай Фохт - Похмельная книга

Давно хотелось далеко зайти. Воспользоваться остатками имиджа, собрать котомки, сплести лапотки, крынки наполнить свежескисшим молоком, нарезать сала, наварить яиц и погулять по дорогам, поночевать в землянках и траншеях незабываемой Родины. Жить надо в согласии с природой, с животными, рыбами, птицами. В минуты подобных просветлений выглядываешь в окно и наметанным взглядом прикидываешь путь, на котором цель оправдывает средства, пыль изпод копыт забивается в ноздри горячим кахетинским скакунам и слышна песня селянок, что хваткими пальчиками своими жнут и сеют, жнут и сеют и снова, в основном, жнут… Слава Богу, есть на свете место, где сладко подвыпивший Василий Алексеевич, дядя Вася, всегда рад предоставить сыроватую, пропитанную лунным светом и духом невычищенной из голландки золы комнатку за согласную стоимость и приятное общество. Жизнь Василия Алексеевича сложилась отлично, моя — удачно, поэтому нам есть о чем поговорить. Чем хорош дядя Вася, так это сочувственным отношением к желанию городского жителя провести несколько дней на воздухе. Еще он подкупает отрицанием гелиоцентрической системы Коперника. Рано утром, когда еще и солнцато нет на горизонте, Василий выкатывается на приступку и занимает исходное положение. День течет, а дядя Вася сидит на своем месте, наблюдает суету уверенных в крутости Земли соседей, с птолемеевской четкостью посылает на фиг Сашку Воинова, сочетающего в родном Василию Алексеевичу селе Доброе обязанности участкового и гаишника — посылает именно за эту мальчишескую всеядность. Нет чтобы подняться и задать поросятам, нет чтобы поспекулировать колхозным бензином — дядя Вася несет крест наблюдателя бодро, с полной ответственностью. Что пьет Василий Алексеевич? Василий Алексеевич пьет, к сожалению, портвейн. К сожалению, потому что врожденный цирроз печени, четыре камня в правой и один, но большой, в левой почках, неправильная, с моей точки зрения, работа желчного пузыря, утерянная однажды, сразу после проводов в армию будущего сценариста Романа селезенка не позволяют мне присоединиться. Поэтому снисходительно, как по лодыжке бывшей, но иногда заглядывающей жены Алевтины, Василий похлопывает привезенную из Москвы литровую «Кремлевку». Мы дожидаемся «темна»: захватив десяток донок и вершу, спускаемся к реке Воре, триста метров по берегу, и располагаемся в природном амфитеатре. Рыба, припасенная для наживки, запекается в глине, сверху бросается картошка, которую Алевтина расхваливала как только что выкопанную в собственном огороде. «Знаешь ли ты, почему снизились в нашем совхозе надои?» — бесхитростно обозначает преамбулу ночного проблемного разговора Василий. «Видишь по правую руку брод? Когда Пашкаблаженный гонит вечером стадо с Барского луга, коровыдуры останавливаются напиться. А вымя у них до воды свисает, молока нагуляли будь здоров. Что думаешь, местато у нас рыбные, ну и как по расписанию к броду подплывают сомы да налимы и давай за титьки коров дергать, молоко дармовое сосать! Скотина орет, Пашка уже в хлам, кнут еле за собой волочит. Ну и приходят в стойло ополовиненные кормилицы. Я, кстати, сам додумался, сам эксперимент койкакой ставил». «А лосей ты у нас промышлял? Нуу, Колян, это песня про трех танкистов. Лось, он ведь как, он об осину любит спину чесать. И следи за мыслью, еще одна особенность: если лось завалится, он сам встать не может — беспомощен! Ну и чего я придумал, наблюдая: осины, помеченные сохатым, подпиливаю и таюсь рядышком. Лосьидиот спину начинает тереть, облокачивается всей тушей, ствол трык! — животное упало, встать не может. Тут подхожу я — делай, что хочешь, с обитателем лесов. Бля, два часа пытался одного на ноги поставить. Он, сука, оказался лосихой — вредной и голосистой. Когда убегала, чуть в лобешник копытом не засадила, падла неблагодарная».

Рис. 14

Участник соревнования по метанию полных чаш.

А что я могу рассказать дяде Васе? Молча сижу, набираюсь, чего положено. Ночь проходит, как жизнь: медленно, неукротимо. На наших глазах из земли вырастают грибы, наливается в предчувствии близких морозов рябина. Шумят травы, шелестит под землей крот, течет в подземных жилах ключевая вода, которая может спасти от утреннего разочарования. Василий Алексеевич с сожалением смотрит на занимающуюся зарю, идет к реке, умывается и затягивает свою любимую песню: «Аааааааа!!!». Это значит, что лето скоро кончится и дорога позовет обратно, в город, в бабье лето, где нет ни лосей, ни сомов. Алевтина тем временем разогрела кислых щей и, привалившись к косяку, лукаво щурится на появившееся изза пригорка изображение дяди Васи.

Настроение: нехорошие предчувствия. — Время: бабье лето. — Место: у Белого дома, Ро с сия. — Полезные сведения: как уберечься от пули; что сделать, чтобы пить и не пьянеть; что делать, чтобы отрезветь за несколько секунд; о том, надо ли это делать.

«Откуда берется пыль и куда деваются деньги» — прямой вопрос одной подружки раз и навсегда оставил меня в рядах агностиков, разучил биться над решением неразрешимых задач. Счастье жить в необъясненном мире, принимать «как есть» плохие дороги, сработанный еще рабами водопровод с водопроводчиками, государство с бандитами по обе стороны дается не сразу, но если дается, то держишься за него, кичишься обладанием, чувствуешь себя совершенно свободным от необходимости достаточного. Раз в году счастье это усугубляет необъяснимая пора — модель загробной жизни, где есть покой и воля — бабье лето.

Сумасшедшими шагами, под пулями и заинтересованными взглядами незнакомок меряешь преображенное пространство города, деревни, любого родного края, где бывает это, как пел Джо Дассен, индианское время года. Прощаешь журавлям, которых не на шутку испугал грассирующий говорок Калашникова, их нештатный перелет в направлении вечного лета, прочь от вечнозеленых елок. Кутаешься в кашне, не скупишься на сто граммов коньяку, высаживаешься на бульваре — наблюдать, щуриться на солнце, слабоумно улыбаться собственным нехитрым мыслям и — жить на всю катушку. Не заменить это зрелище в период возвращения домой никаким штурмом унд дрангом, никаким визовым режимом и повышением стоимости проезда. Пир во время пирровых побед перестал уже вызывать похмелье и изжогу у населения. Кровью в часы «событий» лился портвейн, два стакана водки любого розлива делали субъектов неуязвимыми, а три просто выключали из игры. «Налей защитнику обороны!» — неслось из открытых по случаю очередного конца света шинков. Люди падали не от пуль, но от пуль не шарахались. Гульба, одним словом, шла серьезная.