Николай Фохт - Похмельная книга

Вспомни, я не ревновал тебя к подполковнику Сергею, хотя ты заезжала к нему на Кутузовский пить пошлый кофе с корицей. Только дураки и эротоманы предлагают девушке пряный кофе из просроченных пережаренных советских зерен и с издевательским названием «Арабика». Твой Сергей был тем и другим, и всем остальным. Поэтому, когда я узнал от друзей, а не от тебя, о твоем заезде, хотя в тот день, по легенде, ты стояла в очереди за куриными грудками, я все понял, но не завелся. Зато кривой поэт, неудачливый и бесформенный художник, высшим достижением которого была вывеска на булочной по улице Чехова, заставляли меня трепетать перед сном, просыпаться разбитым, они настигали в самый разгар рабочего дня — станки вставали, гудки затыкались, Сигаретный дым свивался в колечки и повисал у виска. Становилось до смерти обидно: как же так — они и я. Как ты могла не увидеть в них всю бездарность, скомканность, жеванность; все чернильные и жирные пятна на темной и без того душе: если ты разглядела, выделила, узнала меня? Или не разглядела, не узнала, а так же незряче, наугад, как с ними? В этом месте обычно я покрывался красными пятнами, задыхаясь, бежал в туалет — спрятаться, спрятать рассыпавшийся, как у боксера в нокдауне, взгляд от приятелей. Почему у тебя была другая жизнь, как ты могла ходить по магазинам, стирать, ложиться спать, а иногда — уезжать из дома, чтобы лечь спать не одной? Непостижимо, не поддается синтезу после безжалостного анализа. И главное, как ты можешь теперь, пройдя это все (хотя и не верится), быть рядом, улыбаться и успокаивать, строить планы, ровно дышать?

В детстве учили, что разбитую вазу не склеить — мама заметит ущерб; в одну реку не войти дважды — Фома Аквинский не велит, а ты, как Феникс, как Иванушкадурачок, из ключевой — в кипяток да в молоко, как настоящая женщине — все еще жива, все еще живешь, все еще со мной. Что мне, гордиться тобой или выпить 65 таблеток тазепама? Зачем ты не верила, что все это любовь, Зачем шипела? Зачем нарочито весело, породному говорила по телефону с незнакомым мне мужчиной? Я ведь был тогда живой, не то что теперь…

Впрочем, я не ошибся. Вот, говорят, самые лучшие, верные жены — бывшие проститутки (сами, кстати, проститутки и говорят). Ну, может быть, в таком случае бывшие и настоящие верные жены — лучшие бляди в будущем. То есть если решил жениться, то станешь мужем или бывшей проститутки, или будущей бляди. Но это — в идеале. Потому что в основном ты муж либо проститутки, либо бляди, и все в настоящем времени. Полезная философия, согласись. Жаль, что не нашла ты в то кошмарное для меня время нужных слов: надо было всегото погладить по голове, рассказать сказочку, дать теплого молоки на ночь. Можно было задобрить мое второе, отлепившееся, бедовое «я», и но было бы хлопот со мной. Меня тогда можно было бы использовать на всю катушку — воду возить, хлеб косить, я петь мог бы для тебя за деньги. Ты же раздражалась и тем усугубляла.

Дело прошлое. В знак примирения высылаю рецепт лобио — тебе, если не ошибаюсь, нравилось — или не тебе? (Шучу, шучу.) Не мне тебе говорить, что фасоль с вечера надо замочить. Легче она вариться будет, быстрее и спокойнее, тут сразу небольшой секрет: замачивай наполовину в воде, наполовину в пиве — конечный результат превзойдет ожидания, тем более что так поступают немногие особо приближенные лейбповара. Утром, как встанешь, как растолкаешь сожителя, слей воду из кастрюльки, залей свежей (в полтора раза больше по объему, чем фасоли), поставь на средний огонь. Вариться, предупреждаю, будет изрядно, успеешь выучить десяток новых слов, иностранных слов, и сделать домашний тест на беременность (уверен в отрицательном результате). Потом, когда твой пойдет якобы разменять стодолларовую купюру в банк, нарежь лук, очисти чеснок, приготовь специи, соль и растолки грецкие орехи. Фасоль вотвот дойдет, займись пассировкой лука. Не жалей растительного масла, в масло (не горячее) брось порезанный репчатый лук — потоми до известной аппетитной, золотой поджаристости. Откинь фасоль в большую железную миску (помнишь, как у меня?) и, не дав ей остынуть, залей кипящий в масле лук. Дальше — подави, а не мелко порежь, чеснок — быстро в неостывшую массу (чувствуешь уже, что получается!). Потом — соль, перец (не знаю, может, у твоего сожителя язва?), зелень — по вкусу, по моему вкусу, побольше всего. И изюминка — гранатовый соус, азербайджанский. Ага! Нет его у вас, там быть его не может. Без него лобио — не лобио. Ладно, вышлю вам бутылочку с DHL (шучу). Называется он 77. Аа, черт, всегда забываю… «Шер»…, «Шар»… У Мустафы спрошу, это его мама подсказала.

Можете просто натурального гранатового сока добавить густого.

Пока.

P.S. Я, кажется, тебя больше не ревную. Твой бугай вообще не фигурирует. Так, иногда представлю тебя в полотняной блузке или майке и в летней юбке из такой ткани легкой… ну, скажем, бумазеи. Формы задрапированы, но мы оба ведь знаем, что там… Или ты вечером в короткой юбке, в бесцветных (прозрачных, значит) колготках или чулках, в нарядных дорогих туфлях. В твоих глазах — желание: желание угодить, желание послушно исполнить любое желание, прихоть… Это ведь не ревность, верно? Ты довольна?

P.P.S. Нар Шарап, соус этот, Нар Шарап, вспомнил и без Мустафы.

Плохо это или хорошо, а письмо тебе пишу.

Привет.

Настроение, не скрою… Вообще, на хрен тебе мои письма. Ты бы хоть гульдены какие прислала, франкирупии, я бы коллекцию открыл, стал бы знатным нумизматом. А то перевожу тут бумагу из пустого в порожнее, а ты там, небось, наживаешься на моих рецептах, не удивлюсь, если вообще мои письма под своим псевдонимом издашь. Заголовок уже придумал: «Письма с Родины». С тебя станется.

Говно, конечно, жизнь. Вот сегодня упал. Место ровное, подметенное, без корешка, без задоринки. Но я с руками, полными сумок, — я, между прочим, еще живу, еще питаюсь, кстати, как ни странно, — ну вот, иду из овощного, думаю о гармонии. В том смысле, что достижима ли. Ответ уже подкрадывался, уже проклюнулся вариант, в котором в одной постели две, да чего таить, три женщины: без мусульманства там, без религиозных мерзостей, но по полной программе. Раскрепощение, тайники души, закоулки тела — все в дело! От предчувствия счастья и пот уж прошиб — и, естественно, в этот светлый момент я и навернулся.

Что ты знаешь о падении? Ты о нем ничего не знаешь, о падении, ни в прямом, ни в переносном смысле. Как было со мной.

Вообще падение — сладкая штука. Момент, когда подвернулась правая нога, осознаешь много позже, когда уже поздно, поздно вечером, когда разглядываешь ущерб, разглаживаешь синяки под глазами и морщины в месте ушиба. А в сам момент, в самой точке отсчета тебя еще и нет — ты весь в раздумьях о гармонии. Но нога уж поехала, уж мысли о недостижимом счастье перестраиваются и вплотную занимаются предстоящим коллапсом тела. Центральная нервная система недоумевает: зачем это? Все ведь шло так хорошо, дом совсем уж близко, два шага, а тут предстоящее падение! Да и каким оно будет, да и что дельного выйдет из растянувшегося во весь рост мужчины с овощными сумками в руках? К этому ли стремилось тело, этого ли добивалась душа? Душа, как известно, прилагала усилия для гармонии, душа парила, доверившись туловищу, доверив ему путь домой. Что же ты, материальная субстанция, не оправдала, не довела двуединого хозяина до хотя бы постели, где он мог бы вволю падать. Короче, пока спорили две составляющие, я падал.