Лайза Пикард - Викторианский Лондон

Джереми Бентам, проповедник утилитаризма, считал, что правительство должно дать как можно больше благ как можно большему числу людей. В 1820-е годы его реформаторский энтузиазм воплотился в проектирование тюрьмы. Взамен мрачных сооружений, таких как Ньюгейт, он предложил возводить тюремные здания по его проекту «Паноптикум», с отдельными корпусами, расходящимися в форме звезды, где в центре могли размещаться смотрители и разные службы; во все камеры каждого крыла был удобный доступ; практично и полезно, а главное, вне всякого сомнения, наиболее благоприятно для всех пребывавших там. Тюрьма в Миллбанке (ныне на этом месте расположена Галерея Тейт) — самая большая в Лондоне, с шестью расходящимися радиусами корпусами, была построена по его проекту «Паноптикум» в 1821 году на 7 акрах болотистой сырой земли вблизи реки. Бывший обитатель описывал ее так: «ужасающе мрачное место: темные стены, угрюмые лица, гнетущая тишина…». [871] Mayhew and Binny, op. cit. В каждой камере имелись маленький столик, «отхожее место» с крышкой, подвесная койка с одеялом и «палка, один конец которой был выкрашен красной краской, а другой — черной… В стене, выходившей в коридор, находилось узкое отверстие, и когда вам было нужно что-нибудь, вы просовывали палку в отверстие и оставляли там, пока этот сигнал не привлекал внимание дежурного надзирателя. Если он видел черный конец, это означало, что вы хотите работать, если же красный, ваше желание носило более личный характер». [872] Ibid.

Тюрьма Пентонвилл, строительство которой обошлось в 85 000 фунтов, появилась в 1842 году на участке в 7 акров, расположенном на краю застроенной в то время территории за Холлоуэем на Каледониа-роуд. Ипполит Тэн назвал ее «восхитительно придуманным ульем, сотворенным из железа». [873] Edward Hyams (trans. anded.), Taine’s Notes on England, London, 1957. Здание имело полукруглую форму с четырьмя радиальными корпусами, между которыми располагались прогулочные площадки площадью в 3 ярда; в корпусе на каждом из трех этажей было по 130 камер. Высота камеры составляла 9 футов, длина — 13 футов, ширина — 7. В камере был ватерклозет, медный умывальник, табурет, стол и газовое освещение. Узники спали на откидных койках с матрасами и одеялами. Раз в две недели им выдавали чистые рубашки и подштанники и предоставляли возможность помыться в бане — для многих это было в новинку. [874] James Greenwood, The Wilds of London, London, 1881.

Первое, что бросалось в глаза посетителю тюрьмы, это «образцовая чистота, как у голландцев… Здесь было очень светло и красиво… Сразу же приходило на ум явное сходство с Хрустальным дворцом… Создавалось впечатление, что большинство лиц, которым доверен надзор за узниками, руководствуется в своем отношении к ним самыми гуманными и добрыми побуждениями». [875] Mayhew and Binny, op. cit. Заключенных обучали ремеслу — портняжному, сапожному, ткацкому, этим они могли зарабатывать около 8 пенсов в неделю. «Некоторые из тех, у кого были длительные сроки, могли при выходе на свободу получить до 20 фунтов, к тому же им выдавали хороший комплект одежды, в соответствии с их общественным положением, чтобы у них на воле была возможность начать новую жизнь». Раз в день, если не было дождя, узников выводили из камер на прогулку. Они совершали свой моцион партиями по 130 человек, образуя два круга. Расстояние между заключенными составляло 15 футов, и им запрещали приближаться друг к другу. Они были обязаны хранить молчание и в церкви, и в одиночной камере, но ухитрялись переговариваться, не шевеля губами. [876] Greenwood, op. cit.

А теперь перейдем к тому, что считаем негативным аспектом данной идиллической картины — к «системе изоляции». Главный тюремный инспектор определял ее так: «каждый заключенный помещен в отдельную камеру, которая днем становится для него мастерской, а ночью — спальней… Это не только предотвращает общение заключенного с соседями, но и заставляет его поразмышлять над своей жизнью», — что, несомненно, ведет к нравственному возрождению. Узников называли только по номерам. Когда их выводили из камер на прогулку или на ежедневный молебен в церкви, на каждом был головной убор с широким, опущенным на лицо козырьком, где имелись прорези для глаз, так, чтобы никто не мог быть узнан соседями. [877] Джейн Карлейль в 1851 году присутствовала на одной церковной службе в Пентонвилле. Младший капеллан «прочитал отрывок из Библии, а затем нашел в записях номера узников, которых надлежало проэкзаменовать в этот раз… Он читал о юноше, который… спросил у Иисуса, что ему делать, чтобы обрести спасение, а затем обратился к собравшимся: „Номера 32 и 78, что я должен делать, чтобы обрести вечную жизнь?“ И номера 32 и 78 ответили: „Продать все, что у тебя есть, и раздать неимущим“. Где еще можно было услышать подобную бессмыслицу?» ( Mrs Carlyle’s Letters, ed. J. A. Froude, London, 1883.). За примерное поведение заключенные получали привилегию работать в пекарне или на кухне «с открытым лицом», разумеется, молча, а также большие порции еды и возможность свиданий. Нежелание сотрудничать каралось одиночным заключением в карцере, в полной темноте, где арестант обычно проводил два-три дня, а порой и три недели. После такой психологической обработки узников переводили в тюрьмы Портсмута, Вулиджа и Портленда для использования на «общественных работах», что, безусловно, воспринималось большинством как некоторое облегчение.

Казалось бы, все было задумано с добрыми намерениями. Содержание в чистоте и предоставление личного пространства не шли ни в какое сравнение с теми условиями, в которых жило большинство заключенных на воле, но психологический эффект «системы изоляции» был разрушительным. В среднем узникам было от 15 до 25 лет. Представить только, каково им было находиться в изоляции от других людей, подобно париям. Поначалу начальство отмечало необычайно высокое число самоубийств, но по мере увеличения количества прогулок (в масках) это число наполовину снизилось. И все же этот показатель был выше, чем в других тюрьмах.

В Брикстонской женской тюрьме содержалось 700 узниц, и почти весь персонал был женским. [878] Нижеследующие данные приводятся no кн.: Mayhew and Binny, op. cit. Начальник тюремной медчасти в 1854 году с сожалением отмечал: «женщины переносят тюремное заключение хуже мужчин», но «в Брикстоне отношение к ним было гуманным и сочувственным и при этом не менее эффективным, чем в других тюрьмах». Женщин звали по именам, а не по номерам. Здесь имелись ясли для детей, рожденных узницами Брикстона в неволе, но других их детей отправляли в работный дом. Тюремная одежда состояла из свободного покроя красно-коричневого платья, синего в клетку фартука и маленькой, плотно облегавшей голову белой полотняной шапочки. На прогулках они ходили парами вокруг лужаек и клумб и при этом оживленно болтали (курсив мой). «Быть может, большинство этих несчастных питались в неволе лучше, чем в своей прежней жизни», а в больничном рационе присутствовали даже такие роскошные блюда, как рыба и отбивные котлеты. Работа для женщин заключалась в пошиве бумазейного нательного белья, изготовлении корсетов, стирке и глажке белья по договоренности с тюремным начальством, пошиве сорочек, которые иногда закупали «Мозез и сын» и другие фирмы. «Неудивительно, — отмечали Мейхью и Бинни, — что честным женщинам не удавалось прожить на заработок от пошива сорочек».