Николай Непомнящий - 500 великих катастроф

Наиболее сильному радиоактивному загрязнению речной воды, поймы и территории за пределами поймы было подвержено верхнее течение реки, особенно в окрестностях села Метлина.

В настоящее время река Теча представляет собой радиоактивную резервацию, изъятую из хозяйственного использования. Ущерб от длительного существования подобной резервации, расположенной в экономически развитом регионе, определяется ухудшением качества окружающей среды, сокращением объемов использования природных ресурсов и сокращением объемов производимой продукции сельского хозяйства.

1961 г.

Март выдался в Киеве дождливым. Однако природа лишь дала толчок к трагедии, в которой повинна людская халатность. Утром того несчастливого 13-го числа прорвало плотину, отделявшую озеро с промышленными стоками от Куреневского Яра. Осадки подняли уровень воды, подмывавшей плотину. Ее конструктивные недостатки специалистам были давно известны, но… Пока гром не грянет – мужик не перекрестится. Как обычно, надеялись: авось самого худшего не случится. Случилось.

Три миллиона кубометров воды, смешавшейся с промышленной пульпой, хлынули в яр и стремительно понеслись по нему, сметая деревянные постройки, вбирая в себя рыхлый грунт, камни, ветви, обломки строений… Смертоносный сель вырвался из теснины и обрушился на трамвайные линии, переворачивая вагоны с торопившимися на работу горожанами, «ловя» зазевавшихся прохожих. Мощный поток снес кирпичную стену и служебные помещения трамвайного депо…

К расследованию причин катастрофы незамедлительно приступили органы МВД, прокуратуры, работала оперативная группа во главе с заместителем председателя республиканского КГБ Головченко. Не исключалась, естественно, и самая «крутая» версия возможной диверсии.

Средства массовой информации «в духе времени» хранили гробовое молчание.

Лишь 31 марта орган ЦК КПУ газета «Правда Украины» наконец сообщила официальные цифры скорбного итога Куреневской трагедии: 145 погибших, 143 травмированных. Это только людские потери, не считая немалого экономического ущерба.

А что испытали в те минуты люди, которые, побывав в том аду, все же спаслись? И как катастрофа отразилась на их судьбах? Киевской газете «Факты» удалось разыскать женщину, которая в тот день чуть не сгорела в автобусе, вспыхнувшем от удара упавшего электрического столба.

Киевлянке Марии Петровой-Лапушкиной к моменту трагедии исполнилось 20 лет. Работала Майя (так ее называли близкие) кладовщицей на «почтовом ящике» № 34 на Новоконстантиновской, 16. Собиралась поступать в политехникум связи. Ждала из армии парня.

«Утро стояло пасмурное, – вспоминает Мария Николаевна. – Я села в автобус, протиснулась к заднему сиденью, появилась возможность смотреть в окно. Асфальта не было видно, вокруг разлилась какая-то серо-бурая то ли грязь, то ли вода. И двигались мы как-то странно, словно по кочкам. Проехали немного и остановились. Пассажиры начали встревоженно переговариваться между собой. На заднем сиденье сидела бабка. Выглянула она в окно и как закричит на весь автобус: “Ой, люди, це Страшний суд!” Истошно так завопила, что я испугалась.

И в этот момент что-то сильно ударило в автобус. Я даже не сразу поняла, что автобус горит. Бросилась к окну, чтобы через него вылезти. Напротив него была какая-то куча, похожая на песок. Я как-то выбралась и упала на тот бугорок песка.

Наверное, пока я протискивалась в окно (а ведь в пальто была), ноги мои оставались долго в горящем салоне, и капрон весь поплавился. Я упала в жижу и боли в ногах не чувствовала. Сильно жгло лицо. Начала прикладывать эту грязь. Впереди увидела машины, белые халаты. Поднялась и побрела туда. Грязь стояла где до колен, где выше. Оглянулась и тут мне страшно стало: автобус горел, как в кино, – из каждого окна вырывалось пламя.

Я дошла до машин. Пострадавших грузили в кузова. В ближайшей уже было полно людей. Но помню голос врача: “Скорее положите эту женщину!” Меня то есть. Они меня подняли и положили поперек кузова с краю.

В областной больнице, куда нас привезли, – продолжает Мария Николаевна, – врач обошел всех. “А эту, – показал на меня, – быстренько на стол!” Я была в сознании. Помню, как везли в операционную, перекладывали на стол.

Положили меня на стол, раздели. Раны начали обрабатывать, чистить от грязи. У меня оказались полностью обожжены ноги, живот, кисти рук, лицо. Ожог третьей степени, самый тяжелый. Такая травма считалась несовместимой с жизнью, т. е. смертельной. Тридцать три процента площади тела!

Когда меня помыли, я расплакалась и спрашиваю доктора, не останусь ли уродом. “Не переживай, – отвечает, – у тебя с лицом будет все нормально. А вот ножки… С ними будут проблемы”. Так оно и случилось. Лицо зажило: старшая сестра Валя все время мазала разными мазями, день и ночь ухаживала за мной. Она месяц не давала мне зеркало. Но вот с ногами… Практически всю кожу пришлось содрать – она спеклась с расплавленным капроном. Начался некроз – целый месяц отмирающие ткани срезали лоскутами. Причем без обезболивающих уколов. Оттягивали пинцетом и ножницами резали.

Говорят, у больных с тяжелыми ожогами через каждые семь дней наступает кризис. У меня он случился на 21-е сутки. Я же выкарабкалась. Врачи сказали: пережила эти сутки – значит, будет жить.

Через месяц нас перевели в ожоговый центр при больнице Калинина. Мне назначили первую операцию по пересадке кожи. Понадобились доноры кожи. Стать ими выразили желание многие работники нашего завода. Кровь для меня сдавали многие. Кожей со мной хотела поделиться даже моя подружка Люда Тертычная – хотя сама была сердечницей.

Позже мне сделали вторую операцию. На этот раз кожу брали у брата и сестры. Самое обидное, и тут ничего не поделаешь, что кожа доноров не приживается. Где-то через месяц она отмирает, отходит с гноем. Но такая пересадка необходима, она облегчает хоть на время состояние больного, дает организму возможность собраться с силами. А приживается только своя кожа. Для ее пересадки понадобилась третья операция. Теперь уже у меня взяли семь лоскутов с живота и боков. Кстати, так называемые донорские участки тела, с которых срезали кожу, потом, когда заживают, болят и зудят сильнее, чем ожоги. Мне руки связывали, чтобы я не могла раздирать бинты.

Последняя операция была самой тяжелой. Где-то перед ее окончанием у меня снизилась температура до 35º, начали падать давление, пульс, сердце остановилось, наступила клиническая смерть. Спасибо Римме Даниловне, она и сейчас жива, Григорию Ивановичу (фамилию не помню), ректору мединститута, впоследствии министру здравоохранения Украины Василию Дмитриевичу Братусю – всем, кто вернул меня с того света.