Пессель М. Заскар. Забытое княжество на окраине Гималаев

Затем староста отвел меня в крохотную комнатку около большой гостиной на верхнем этаже. Эта комнатка с низким потолком походила на келью; свет попадал в нее через узенькое оконце, а на одной из стен виднелись следы сажи. Здесь сто пятьдесят лет назад жил Кереши Цчома. Я внимательно осмотрел комнату, как, впрочем, и всю крепость, надеясь наткнуться на какую-нибудь надпись или любой другой след, оставленный молодым венгром. Но ничего не отыскал. В некоторых книгах, посвященных Кереши, утверждается, что он жил в монастыре Янгла, но, так как здесь нет крупных монастырей (кроме женского), а его другом и хозяином был супруг княгини Зангла и наставник княжеских детей, можно считать почти доказанным пребывание Кереши в этой крепости, служившей одновременно княжеским дворцом. Как я уже говорил, Кереши практически не писал о своей жизни здесь. Он только отметил, что страдает от сильных морозов и не решается выходить из комнаты.

Я пытался угадать, какие мысли посещали молодого путешественника в этом пустынном, безлюдном краю вдали от родной Венгрии. Вероятно, Европа 1823 года, по крайней мере по условиям сельской жизни, мало чем отличалась от Зангла тех времен. Железные дороги в Венгрии еще не были известны, так же как и паровые машины, крестьяне обрабатывали землю сельскохозяйственными орудиями, сходными с теми, которые Кереши видел в Зангла. По-видимому, именно поэтому его ничто здесь не удивляло, тем более что молодой венгр был слишком поглощен изучением тибетского языка и мало интересовался повседневной жизнью обитателей Зангла, где прожил больше года.

Меня же поражал тот факт, что жизнь гималайцев во многом похожа на сельский уклад средневековой Европы. В том числе и предметами повседневной жизни — деревянными ведрами, лопатами и вилами с длинной ручкой, бочонками и прочими деревянными изделиями. Они аналогичны вещам, существовавшим когда-то в Европе, и отличаются от аналогичной утвари других стран Востока. Тибетцы, вероятно, единственные азиаты, которые обрабатывают поля инструментами с длинной ручкой, чтобы работать, не сгибаясь в три погибели.

Португальский путешественник Диего д'Алмедиа принял ладакхцев за христиан из-за внешнего сходства в одежде, песнях и организации жизни в буддийских монастырях, которые он, естественно, сравнивал с виденным в Европе.

Не без грусти я покинул древний Зангла, напомнивший мне руины инкского города Мачу-Пикчу, и вернулся в мир смертных.

...В малом дворце старого князя царило лихорадочное оживление. Вдоль стен двора раскладывали подушки, а перед ними ставили невысокие столики. Они были разными по размерам, а самые низкие оказались просто грубыми чурбаками. В углу [124] кухни суетились люди — там готовились шарики из цзамбы, повар скатывал их и передавал одной из юных красавиц, которая смазывала комочки теста кипящим сливочным маслом красного цвета.

Готовилась какая-то церемония. Вскоре явились первые приглашенные. Они принесли священные книги, чтобы прочесть их перед собравшимися.

Я устроился в лоджии на том месте, откуда князь руководил ходом праздника. Приглашенных было всего пятнадцать человек. Среди них дочь князя с мужем и невестка, кроме того, различные друзья семьи. Женщины с их роскошными прическами напрочь затмевали мужчин.

Старый князь направлял ход церемонии, сидя справа от меня в углу двора. Все присутствующие, в том числе и женщины, группой разместившиеся в центре дворика, извлекли из складок одежды деревянные чашечки. Две девушки и высокий юноша принялись разливать чанг из большого медного котла.

Позже молодой человек снял шапку, и я увидел типичную стрижку, характерную для Заскара и Ладакха — передняя часть черепа выбрита, а остальные волосы заплетены в длинные косички и свисают с затылка. Выглядела эта прическа смешно, и у нас ее расценили бы как промах парикмахера.

Я все более и более убеждался в том, что щедрые возлияния чанга — необходимый элемент любой религиозной церемонии. К счастью, небольшие красные пирожки смягчали действие алкоголя. Князь был в прекрасном настроении. Он шутил под хохот присутствующих и следил, чтобы моя чашка не пустела. Довольно грустные религиозные песнопения по окончании церемонии сменились веселыми народными мелодиями.

Наутро, проснувшись, я увидел, что снова сыплет ледяной дождик. О таком в Зангла никто не помнил! Из-за непогоды (дождь шел несколько дней) обвалилось множество домов. Обычно голые вершины бывают в такую непогоду припорошены снегом. Я ощутил беспокойство. Если снегопад не прекратится, то мне не удастся перейти Главный Гималайский хребет через перевал Шинго-Ла. На вершины лягут громадные сугробы, а в долинах нельзя будет пересечь вброд многочисленные речушки.

Непогода задержала меня в Зангла еще на одни сутки. Но у меня оставалось множество вопросов к старому князю, и я еще не посетил большой дворец и женский монастырь.

Большой дворец был прекрасным образцом типичной гималайской архитектуры. Его возвели по общему плану, характерному для Заскара. Три этажа. Зимнее помещение — против обычая располагались не на первом этаже в окружении стойл, а на втором, где имелась темная комната без окон для сохранения тепла. На третьем этаже размещались большая кумирня, она же библиотека и зал для приемов. Эти два зала с большими окнами выходили на террасу, защищенную галереей от ветра.

В кумирне хранились великолепные книги и статуи, а также несколько деревянных книжных переплетов с чудесными миниатюрами. В зале для приемов над большим керамическим очагом торчали три кольца для чайников и котлов; очаг был украшен барельефом из буддийских символов. Здание находилось в очень плохом состоянии. Стены во многих местах растрескались. Его реставрацией занялся сын экс-князя, весьма энергичный человек, на которого возлагались большие надежды.

Я вышел из дворца, пройдя через несколько порталов в виде чхортенов, потолок которых был покрыт мандала — геометрическим рисунком, символизирующим упорядоченность вселенной. Затем в сопровождении Лобсанга отправился в женский монастырь, который находился на другом берегу ручья, огибающего Зангла. Он состоял из пяти зданий, окружавших общий зал, с крытой галереей, позволявшей обойти здание вокруг зимой, когда стоят морозы. Обход культового сооружения вокруг, по часовой стрелке, всегда считался благочестивым актом.

Монастырь выглядел безлюдным. Мы с Лобсангом долго и безуспешно пытались вызвать кого-нибудь. Вдруг из ниоткуда возникла старуха монахиня, опирающаяся на суковатую клюку. Ее внешность в точности соответствовала общепринятому облику колдуньи. Она была горбатой и хромой, с крючковатым носом, бородавкой на лице, беззубым ртом. От ее косого взгляда по коже пробегали мурашки. К счастью, она обладала добрым, тихим голосом и не превратила нас в лягушек, а согрела сердца. Ей явно хотелось общения и сострадания. Она пожаловалась на больную ногу, и Лобсанг порекомендовал ей лекарство, которое пробовал на своей двоюродной бабушке. Услышав ее имя, монахиня улыбнулась — они были старыми приятельницами...