Meeting an Old Friend

Остановился он у меня всего на два дня; путь его лежал в Чикаго, где с недавнего времени жила его дочь с мужем. Оба дня мы ездили по Нью Йорку, заходили в музеи, обедали в пиццериях и китайских ресторанах. По вечерам он заставлял меня слушать пластинки Щурацкого, который оказался не бардом, как я ожидал, а конферансье. Я не всегда понимал злободневные шутки Щурацкого, но смеялся, чтобы не обидеть Лёву. При этом мы пили армянский коньяк. Коньяк обладал резким дешёвым запахом, но в этом было своё достоинство: он заглушал устойчивый запах курева и пота, исходивший от Лёвы.

Вопросов про окружающий его мир Лёва не задавал, хотя был за границей впервые. Мои рассказы про Нью Йорк, про американские банки и системы страховок, про предвыборную кампанию и итальянскую кухню падали в пустоту. Когда я умолкал, он обычно говорил ŤДа-а, дела...ť и начинал пересказывать содержание последнего спектакля театра на Таганке или объяснять принцип организации каких-то ведомств в Советском Союзе. Тогда его рассказы падали в пустоту. Однажды он вдруг спросил:

- Сколько стоит машина в Америке?

- Какая машина? - не понял я.

- Ну, вообще. Машина. Сколко стоит?

- Не знаю, старик, - окончательно растерялся я. – По-разному. Смотря, какая машина.

- Ну, ты даёшь, старик, - рассмеялся Лёва. Столько лет здесь живёшь и не знаешь, сколько стоит машина...

В другой раз это был не вопрос, а скорее комментарий. Лёва с увлечением и даже, как мне показалось, с каким-то хвастовством рассказывал, как у них все числятся на работе, и при этом никто ничего не делает. Этот рассказ он неожиданно закончил так:

- Да и у вас, старик, то же самое.

- С чего ты взял? – искренне удивился я.

- Что ж я не вижу, старик! Ты уже два дня болтаешься со мной по городу. Даже ни разу не заглянул на работу, хотя бы для виду.

- Зачем мне заглядывать, Лёва? Я в отпуске. Специально взял два дня, чтобы провести их с тобой.

- Отпуск! – закричал Лёва. – Свой кровный отпуск! Старик, ты сошёл с ума! Неужели нельзя было сказать, что ты пошёл в библиотеку? Или на какое-нибудь совещание?

- Нет, Лёва, нельзя.

- Да-а, дела, - заключил Лёва. – Я смотрю, у вас тут ещё хуже, чем у нас...

Меня поражала Лёвина память. Он мог часами рассказывать истории нашего с ним студенчества, истории, героем которых был я и которые при этом я совершенно не помнил. Врочем, после того, как он мне в деталях описывал, как мы ночью готовились к экзамену по гидравлике, или как нас вместе снимали с крыши поезда Москва-Гагры, мне начинало казаться, что теперь я вспомнил этот эпизод, ну конечно же, чёрт возьми, конечно, именно так всё и было, как это я мог забыть! Это был удивительный феномен, который, впрочем, легко можно было объяснить. Лёва жил одной непрерывной жизнью, плавной, как восходящая кривая, и он легко скатывался в своих воспоминаниях по этой кривой в любую точку своего прошлого. По сути, его прошлое было неотрывной частью его настоящего. Моя же жизнь была разрублена на две независимые части моментом отъезда из Советского Союза. Они не соприкасались и не пересекались, это были две отдельные жизни. Между ними зияла пропасть.

Через два дня я отвёз Лёву обратно в аропорт Кеннеди. Большую часть пути мы молчали. Всё было сказано. Но важнее всего было то, что не было сказано, но что каждый из нас понимал и чувствовал по-своему. Я спросил:

- На обратном пути заедешь?

- Нет, старик, спасибо. У меня прямой билет, без остановки. Два часа в Нью Йорке между самолётами, и – дальше.

- Хочешь я приеду в аэропорт на эти два часа?

- Нет, старик, не надо. Зачем ты будешь мотаться? Мы уже обо всём поговорили...

В аэропорту Лёва сдал в багаж свой чемодан, зарегистрировал билет и вернулся ко мне.

- Ну вот, старик, пора прощаться. Спасибо тебе большое за приём. Всё было прекрасно. Приеду домой – всем расскажу.

- Спасибо тебе, Лёва, что заехал. Приезжай ещё. Всем там, конечно, привет. Этой, как её...

- Ирке?

- Во-во. Ирке. И этому тоже, как его... Игорю.

- Может, Виктору?

- Ну да, конечно. Виктору. В общем – всем. Большой привет.

Объявили посадку, мы расцеловались, и Лёва пошёл по коридору. Шёл он как-то медленно и неуверенно, словно пытаясь вспомнить что-то важное. Вдруг он остановился, обернулся и, увидев, что я не ушёл, побежал назад.

- Старик, сказал он сквозь одышку. – Извини... старик...

- Что случиось, Лёва?

Он сделал знак рукой: дескать, подожди, дай перевести дух. И ещё другой знак: дескать, ничего не поделаешь, такой возраст. Наконец, дыхание вернулось к нему.

- Старик, ты извини, - сказал он смущённо. – У меня к тебе просьба. Это, наверно, не очень красивая просьба. Извини, старик.

- Ну, ну, говори. Что случилось?

- Ничего. Просто... Как бы это сказать... Можно я им там, в Москве, не буду говорить про нашу встречу? Просто скажу, что я тебя не нашёл. Они, конечно, там ждут с нетерпением, хотят всё знать про тебя. А я скажу: извините, ребята, не видел. Не нашёл. Ты не против, старик?

- Делай, как считаешь нужным, Лёва.

- Понимаешь, стврик... Как бы это объяснить... Мне трудно будет им рассказать всё, как есть. И как мы с тобой общались, и какой ты теперь. И как тебя всё во мне раздражает, только не надо со мной спорить, старик, что ж я не вижу, что ли? Самого главного я всё равно не смогу им объяснить. В общем, это правда, что я тебя не нашёл. Ты – это не ты, старик. Ты – другой человек.

- Я знаю Лёва, - тихо сказал я.

- Прощай, старик.

- Прощай.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошёл на посадку в самолёт.